другихъ полезныхъ добродѣтелей, что отцовскій кодексъ житейской мудрости требуетъ безотлагательнаго и радикальнаго исправленія, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ скорѣе нуженъ наскокъ и напоръ, нежели безмолвное склоненіе головы . „Жизнь - лотерея , подсказываетъ ему привычное міросозерцаніе; „смиряйся и терпи! „Оно такъ,—отвѣчаетъ какой-то недоброжелательный голосъ,—но почему-жъ она лотерея, по
чему-жъ бы не быть ей просто жизнью?“ Горькая, жалкая участь бѣдняка, которому ничего не удается, передъ кото
рымъ одна за другой захлопываются всѣ двери, принимаетъ въ его собственныхъ глазахъ размѣры какого-то общаго дѣла,
какого-то общаго вопроса, и разрастается наконецъ, подъ вліяніемъ горячечнаго бреда, въ громадную галлюцинацію. Ивану Самойлычу чудится безчисленное множество колоннъ, принимающихъ кверху все болѣе и болѣе наклонное положеніе и составляющихъ, такимъ образомъ, совершенно пра
вильную пирамиду. Каждая колонна.—масса живыхъ людей, насаженныхъ одинъ на другого; въ самомъ низу необыкно
венно объемистаго столба Иванъ Самойлычъ узнаетъ самого себя, „въ такомъ бѣдственномъ и странномъ положеніи, что глазамъ не хотѣлось вѣрить. Его голова была такъ изуродо
вана тяготѣвшею надъ нею тяжестью, что лишилась даже признаковъ своего человѣческаго характера, а часть, называе
мая черепомъ, обратилась даже въ совершенное ничтожество и была окончательно выписана изъ наличности. Во всей фи
гурѣ этого страннаго, миѳическаго Мичулина выражался такой умственный пауперизмъ, такое нравственное ничтожество, что настоящему Мичулину сдѣлалось и тѣсно, и тяжко, и онъ съ
силою устремился, чтобы вырвать своего страждущаго двой
ника изъ-подъ гнетущей его тяжести. Но какая-то страшная сила приковывала его къ одному мѣсту, и онъ, со слезами на глазахъ и гложущею тоскою въ сердцѣ, обратилъ взоръ свой выше. И чѣмъ выше забирался этотъ взоръ, тѣмъ оконченнѣе казались Ивану Самойлычу люди ...
По внутренней силѣ, по образности языка приведенная нами страница можетъ быть поставлена наряду съ лучшими
произведеніями тогдашняго времени. Смутные намеки принимаютъ здѣсь осязательную форму; н&кипѣвшее чувство льется
чему-жъ бы не быть ей просто жизнью?“ Горькая, жалкая участь бѣдняка, которому ничего не удается, передъ кото
рымъ одна за другой захлопываются всѣ двери, принимаетъ въ его собственныхъ глазахъ размѣры какого-то общаго дѣла,
какого-то общаго вопроса, и разрастается наконецъ, подъ вліяніемъ горячечнаго бреда, въ громадную галлюцинацію. Ивану Самойлычу чудится безчисленное множество колоннъ, принимающихъ кверху все болѣе и болѣе наклонное положеніе и составляющихъ, такимъ образомъ, совершенно пра
вильную пирамиду. Каждая колонна.—масса живыхъ людей, насаженныхъ одинъ на другого; въ самомъ низу необыкно
венно объемистаго столба Иванъ Самойлычъ узнаетъ самого себя, „въ такомъ бѣдственномъ и странномъ положеніи, что глазамъ не хотѣлось вѣрить. Его голова была такъ изуродо
вана тяготѣвшею надъ нею тяжестью, что лишилась даже признаковъ своего человѣческаго характера, а часть, называе
мая черепомъ, обратилась даже въ совершенное ничтожество и была окончательно выписана изъ наличности. Во всей фи
гурѣ этого страннаго, миѳическаго Мичулина выражался такой умственный пауперизмъ, такое нравственное ничтожество, что настоящему Мичулину сдѣлалось и тѣсно, и тяжко, и онъ съ
силою устремился, чтобы вырвать своего страждущаго двой
ника изъ-подъ гнетущей его тяжести. Но какая-то страшная сила приковывала его къ одному мѣсту, и онъ, со слезами на глазахъ и гложущею тоскою въ сердцѣ, обратилъ взоръ свой выше. И чѣмъ выше забирался этотъ взоръ, тѣмъ оконченнѣе казались Ивану Самойлычу люди ...
По внутренней силѣ, по образности языка приведенная нами страница можетъ быть поставлена наряду съ лучшими
произведеніями тогдашняго времени. Смутные намеки принимаютъ здѣсь осязательную форму; н&кипѣвшее чувство льется