черезъ край, едва прикрытое прозрачной аллегоріей. Если-бы все остальное въ „Запутанномъ дѣлѣ “ стояло на той же вы
сот!, первая повѣсть Салтыкова представляла бы до сихъ поръ не одинъ только историческій интересъ. Теперь мы видимъ въ ней лишь „ пробу пера“, одинаково характеристич
ную для автора и для эпохи. Галлюцинація Ивана Самойлыча связана съ дѣйствіемъ бѣлыми нитками; бѣды, постигаю
щія героя, такъ же мелки, какъ и его натура—ни то, ни другое не подготовляетъ, не объясняетъ пшрокаго размаха мысли, создающаго фантастическую пирамиду. Господину Мичулину не удается получить мѣста, не удается сблизиться съ Наденькой; ни въ чемъ невиноватый, онъ попадаетъ въ часть, но скоро выпускается оттуда на всѣ четыре стороны. Сзади него, въ видѣ всегда открытаго убѣжища, рисуется родительскій домъ, неказистый, но по крайней мѣрѣ теплый и спо
койный. Въ его прошедшемъ и настоящемъ, въ его будущемъ слишкомъ мало того глубокаго, хотя и будничнаго, зауряднаго трагизма, которымъ запечатлѣна судьба Макара Алексѣевича, Вареньки, старика Иокровскаго, который и до сихъ поръ придаетъ неотразимую силу „Бѣднымъ людямъ**. Въ обрисовкѣ другихъ дѣйствующихъ лицъ „Запутаннаго дѣла“ — Ивана Макарыча, Шарлотты Готлибовны, Беобахтера, Алек
сиса—замѣтны только первые проблески Щедринскаго юмора, еще не нашедшаго своей дороги, не выработавшаго своей
оригинальной формы. Будущій сатирикъ сказался только въ умѣньѣ подмѣтить комическое выраженіе тенденцій, по суще
ству своему симпатичныхъ автору. Беобахтеръ—послѣдователь и пропагандистъ тѣхъ самыхъ французскихъ доктринъ, подъ властью которыхъ находился тогда Салтыковъ; но онъ усвоилъ себѣ, и то не вполнѣ, только внѣшнюю ихъ сторону, съузилъ богатое содержаніе ихъ въ одну формулу, выражаемую простымъ жестомъ—и играетъ въ повѣсти, сообразно съ этимъ, роль безусловно смѣшную. Онъ даетъ Мичулину „ крохотную книжонку, изъ тѣхъ, которыя въ Парижѣ, какъ грибы въ дождливое лѣто, нарождаются тысячами , и торжественно го
ворить ему: „прочтите и увидите... тутъ все!.. понимаете?“ „Маленькій и приземистый Беобахтеръ быстрыми, но мелкими шагами ходилъ по комнатѣ, бормоталъ себѣ подъ носъ какія
сот!, первая повѣсть Салтыкова представляла бы до сихъ поръ не одинъ только историческій интересъ. Теперь мы видимъ въ ней лишь „ пробу пера“, одинаково характеристич
ную для автора и для эпохи. Галлюцинація Ивана Самойлыча связана съ дѣйствіемъ бѣлыми нитками; бѣды, постигаю
щія героя, такъ же мелки, какъ и его натура—ни то, ни другое не подготовляетъ, не объясняетъ пшрокаго размаха мысли, создающаго фантастическую пирамиду. Господину Мичулину не удается получить мѣста, не удается сблизиться съ Наденькой; ни въ чемъ невиноватый, онъ попадаетъ въ часть, но скоро выпускается оттуда на всѣ четыре стороны. Сзади него, въ видѣ всегда открытаго убѣжища, рисуется родительскій домъ, неказистый, но по крайней мѣрѣ теплый и спо
койный. Въ его прошедшемъ и настоящемъ, въ его будущемъ слишкомъ мало того глубокаго, хотя и будничнаго, зауряднаго трагизма, которымъ запечатлѣна судьба Макара Алексѣевича, Вареньки, старика Иокровскаго, который и до сихъ поръ придаетъ неотразимую силу „Бѣднымъ людямъ**. Въ обрисовкѣ другихъ дѣйствующихъ лицъ „Запутаннаго дѣла“ — Ивана Макарыча, Шарлотты Готлибовны, Беобахтера, Алек
сиса—замѣтны только первые проблески Щедринскаго юмора, еще не нашедшаго своей дороги, не выработавшаго своей
оригинальной формы. Будущій сатирикъ сказался только въ умѣньѣ подмѣтить комическое выраженіе тенденцій, по суще
ству своему симпатичныхъ автору. Беобахтеръ—послѣдователь и пропагандистъ тѣхъ самыхъ французскихъ доктринъ, подъ властью которыхъ находился тогда Салтыковъ; но онъ усвоилъ себѣ, и то не вполнѣ, только внѣшнюю ихъ сторону, съузилъ богатое содержаніе ихъ въ одну формулу, выражаемую простымъ жестомъ—и играетъ въ повѣсти, сообразно съ этимъ, роль безусловно смѣшную. Онъ даетъ Мичулину „ крохотную книжонку, изъ тѣхъ, которыя въ Парижѣ, какъ грибы въ дождливое лѣто, нарождаются тысячами , и торжественно го
ворить ему: „прочтите и увидите... тутъ все!.. понимаете?“ „Маленькій и приземистый Беобахтеръ быстрыми, но мелкими шагами ходилъ по комнатѣ, бормоталъ себѣ подъ носъ какія