кновеніе интересы Москвы съ Новгородскимъ духовенствомъ, которое дѣйствительно долго и упорно протестовало противъ безусловнаго
господства Москвы въ умственномъ и литературномъ отношеніи, и, наконецъ, чтобъ повершить эту тяжбу полюбовно, при Иванѣ Грозномъ внесло въ Московскую жизнь всѣ сокровища своихъ литературныхъ предаиій.
Но вотъ самое преданье. Оно имѣетъ своимъ иредметомъ не столько исторію Новагорода, сколько физическое явленіе, почему въ одномъ мѣстѣ Волховъ не мерзнетъ.
Пріѣхалъ Нванъ Васильевичъ Грозный въ Новгородъ и пошолъ къ Св. Софіи къ обѣднѣ. Стоитъ, Богу молится; только глядитъ—за иконой бумага видится. Онъ взялъ ту бумагу и распалился гнѣвомъ.
А ту бумагу положили по насердкамъ духовники, а какая была та бумага, никто не знаетъ. Какъ распалился Грозный царь—и велѣлъ народъ бросать въ Волховъ, а самъ стать на башню—смотрѣть. Возьмутъ двоихъ, сложатъ спина съ спиной, руки свяжутъ, да такъ въ воду и бросятъ; какъ въ воду, такъ и на дно. Набро
сали народу на 12 верстъ; тамъ народъ остановился, нейдетъ дальше, потому и нельзя больше народу бросать. Нослалъ Грозный посмотрѣть за 12 верстъ вершниковъ—отчего мертвый народъ внизъ ней
детъ. Прибѣжали вершники назадъ, говорятъ: мертвый народъ стѣной сталъ.—„Какъ тому быть? вскричалъ Грозный: „давай коня!“ По
дали коня, Грозный сѣлъ на-конь и поскакалъ за 12 верстъ. Смотритъ—мертвый народъ стоитъ стѣной, дальше нейдетъ. Вдругъ кругомъ Грознаго сталъ выступать изъ земли огонь. Грозный поскакалъ прочь; огонь за нимъ; онъ скачетъ дальше, огонь все кру
гомъ! Тогда Грозный соскочилъ съ коня, и, ставъ на колѣни, началъ молиться Богу: огонь и пропалъ. Вотъ съ тѣхъ-то поръ Волховъ
и не мерзнетъ на томъ мѣстѣ, гдѣ бросали въ него народъ; со дна Волхова тотъ народъ пышетъ. А гдѣ народъ остановился за 12 верстъ,
тамъ Иванъ Грозный Хутынскій монастырь поставилъ; анахронизмъ, приписывающій Ивану Грозному основаніе монастыря, бывшаго уже въ XIII в.—явленіе самое обыкновенное въ народныхъ преданьяхъ.
Надобно полагать, что какое-нибудь древнѣйшее миѳическое преданье о полыньѣ на Волховѣ было перенесено на личность Ивана Грознаго; и только потому, что поддерживается въ памяти
господства Москвы въ умственномъ и литературномъ отношеніи, и, наконецъ, чтобъ повершить эту тяжбу полюбовно, при Иванѣ Грозномъ внесло въ Московскую жизнь всѣ сокровища своихъ литературныхъ предаиій.
Но вотъ самое преданье. Оно имѣетъ своимъ иредметомъ не столько исторію Новагорода, сколько физическое явленіе, почему въ одномъ мѣстѣ Волховъ не мерзнетъ.
Пріѣхалъ Нванъ Васильевичъ Грозный въ Новгородъ и пошолъ къ Св. Софіи къ обѣднѣ. Стоитъ, Богу молится; только глядитъ—за иконой бумага видится. Онъ взялъ ту бумагу и распалился гнѣвомъ.
А ту бумагу положили по насердкамъ духовники, а какая была та бумага, никто не знаетъ. Какъ распалился Грозный царь—и велѣлъ народъ бросать въ Волховъ, а самъ стать на башню—смотрѣть. Возьмутъ двоихъ, сложатъ спина съ спиной, руки свяжутъ, да такъ въ воду и бросятъ; какъ въ воду, такъ и на дно. Набро
сали народу на 12 верстъ; тамъ народъ остановился, нейдетъ дальше, потому и нельзя больше народу бросать. Нослалъ Грозный посмотрѣть за 12 верстъ вершниковъ—отчего мертвый народъ внизъ ней
детъ. Прибѣжали вершники назадъ, говорятъ: мертвый народъ стѣной сталъ.—„Какъ тому быть? вскричалъ Грозный: „давай коня!“ По
дали коня, Грозный сѣлъ на-конь и поскакалъ за 12 верстъ. Смотритъ—мертвый народъ стоитъ стѣной, дальше нейдетъ. Вдругъ кругомъ Грознаго сталъ выступать изъ земли огонь. Грозный поскакалъ прочь; огонь за нимъ; онъ скачетъ дальше, огонь все кру
гомъ! Тогда Грозный соскочилъ съ коня, и, ставъ на колѣни, началъ молиться Богу: огонь и пропалъ. Вотъ съ тѣхъ-то поръ Волховъ
и не мерзнетъ на томъ мѣстѣ, гдѣ бросали въ него народъ; со дна Волхова тотъ народъ пышетъ. А гдѣ народъ остановился за 12 верстъ,
тамъ Иванъ Грозный Хутынскій монастырь поставилъ; анахронизмъ, приписывающій Ивану Грозному основаніе монастыря, бывшаго уже въ XIII в.—явленіе самое обыкновенное въ народныхъ преданьяхъ.
Надобно полагать, что какое-нибудь древнѣйшее миѳическое преданье о полыньѣ на Волховѣ было перенесено на личность Ивана Грознаго; и только потому, что поддерживается въ памяти