Христом и богом прошу скорее вытащить Онегина из-под
цензуры,—деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи,—режь, рви, кромсай хоть все 52 строфы, но денег, ради бога, денег!
Мне дьявольски не нравятся петербургские толки о моем побеге. Зачем мне бежать? Здесь так хорошо! Когда будешь у меня, то станем трактовать о банкире, о переписке, о месте пребывания Чаадаева. Вот пункты, о которых можешь уже осведомиться.
ПУШКИН—брату Льву, втор. пол. дек.
1824 г., из Михайловского.
Заветной мечтой поэта, с самого приезда его в Михайловское, сделалось одно: бежать от заточения деревенского, а если нужно, то и из России. Помыслы о бегстве заграницу начались у Пуш
кина еще в Одессе. Теперь замысел не был покинут. Пункты,, подлежавшие раз’яснению брата, были (см. вышеприведенное письмо Пушкина) ясны: устройство правильной пересылки денег и корреспонденции за границу, вместе с означением места, куда они должны были отправляться,—т.-е., в тогдашнюю резиденцию Чаадаева (Чаадаев путешествовал по Европе).
П. В. АННЕНКОВ. Пушкин в але
ксандровскую эпоху, 283—287.
(И января 1825 г.—Лицейский товарищ Пушкина, И. И. Пущин, будущий декабрист, рано утром выезжает из Острова к Пушкину, захватив с собою три бутылки Клико). Свернули с дороги в сторону, мчались среди леса по гористому проселку. Спускаясь с горы, недалеко уже от усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было видеть, сани наши в ухабе так наклонились на бок, что ямщик слетел. Я с Алексеем, неизменным моим спут
ником, кой-как удержался в санях. Схватили возжи. Кони
несутся средь сугробов. Скачем опять в гору извилистой тропой; , вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора.
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком,
^ в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Прибежавшая старуха застала нас в об’ятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один—почти голый, другой—весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза, мы очнулись. Совестно стало перед этой жен
цензуры,—деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи,—режь, рви, кромсай хоть все 52 строфы, но денег, ради бога, денег!
У меня с Тригорскими завязалось дело презабавное,— некогда тебе рассказывать, а уморительно смешно.
Мне дьявольски не нравятся петербургские толки о моем побеге. Зачем мне бежать? Здесь так хорошо! Когда будешь у меня, то станем трактовать о банкире, о переписке, о месте пребывания Чаадаева. Вот пункты, о которых можешь уже осведомиться.
ПУШКИН—брату Льву, втор. пол. дек.
1824 г., из Михайловского.
Заветной мечтой поэта, с самого приезда его в Михайловское, сделалось одно: бежать от заточения деревенского, а если нужно, то и из России. Помыслы о бегстве заграницу начались у Пуш
кина еще в Одессе. Теперь замысел не был покинут. Пункты,, подлежавшие раз’яснению брата, были (см. вышеприведенное письмо Пушкина) ясны: устройство правильной пересылки денег и корреспонденции за границу, вместе с означением места, куда они должны были отправляться,—т.-е., в тогдашнюю резиденцию Чаадаева (Чаадаев путешествовал по Европе).
П. В. АННЕНКОВ. Пушкин в але
ксандровскую эпоху, 283—287.
(И января 1825 г.—Лицейский товарищ Пушкина, И. И. Пущин, будущий декабрист, рано утром выезжает из Острова к Пушкину, захватив с собою три бутылки Клико). Свернули с дороги в сторону, мчались среди леса по гористому проселку. Спускаясь с горы, недалеко уже от усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было видеть, сани наши в ухабе так наклонились на бок, что ямщик слетел. Я с Алексеем, неизменным моим спут
ником, кой-как удержался в санях. Схватили возжи. Кони
несутся средь сугробов. Скачем опять в гору извилистой тропой; , вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора.
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком,
^ в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Прибежавшая старуха застала нас в об’ятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один—почти голый, другой—весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза, мы очнулись. Совестно стало перед этой жен