«Странное внутреннее ощущеніе довольства всегда замѣчается даже въ самыхъ близкихъ людяхъ при внезапномъ несчастіи съ ихъ ближнимъ; отъ него не избавленъ ни одинъ человѣкъ безъ исключенія, несмотря даже на самое искреннее чувство сожалѣнія и участія» («Преступленіе и наказаніе»). «Вообще въ каждомъ несчастіи ближняго есть всегда нѣчто веселящее посторонни! глазъ,—и даже кто бы вы ни были» («Бѣсы»),— «Я былъ потрясенъ даже до того, что обыкновенное человѣческое чувство нѣкотораго удовольствия при чужомъ несчастіи, т.-е. когда кто сломаетъ ногу, потеряетъ честь, лишится любимаго существа и пр.—даже обыкновенное это чувство подлаго удовлетворенія безслѣдно уступило во мнѣ горю» («Подростокъ»).
Поистинѣ, человѣкъ — это прирожденный дьяволъ. «Сатана sum et nihil bumanum a me alieuum puto», — заявляетъ чортъ Ивану Карамазову. Я—сатана, и ничто человѣческое мнѣ не чуждо. Говорить онъ это по поводу полученнаго имъ ревма
тизма. Но не только подверженность ревматизму,—въ человѣкѣ вообще нѣтъ ничего, что было бы чуждо дьяволу. «Я думаю,— говорить Иванъ,—что, если дьяволъ не существуетъ, и, стало быть, создалъ его человѣкъ, то создалъ онъ его по своему образу и подобію».
Въ человѣкѣ живетъ инстинктивная, непреодолимая ненависть и отвращеніе къ гармоніи, его тянетъ къ разрушенію, къ хаосу.
«— Какъ я донесъ букетъ, не понимаю, — сказалъ Верспловъ.—Мнѣ раза три дорогой хотѣлось бросить его на снѣгъ и растоптать ногой... Ужасно хотѣлось. Пожалѣй меня, Соня, и мою бѣдную голову. А хотѣлось потому, что слишкомъ красивъ.
Что красивѣе цвѣтка на свѣтѣ изъ предметовъ? Я его несу, а тутъ снѣгъ и морозь. Я, впрочемъ, не про то: просто хотѣлось измять его, потому что хорошъ».
Въ душѣ человѣческой лежитъ дьяволъ. Великое счастье для жизни, что его удерживаетъ въ душевныхъ глубинахъ тяжелая крышка, которой названіе—Богъ.
Ѳедоръ Павловичъ Карамазовъ либеральничаетъ:
«— Взять бы всю эту мистику (монастыри), да разомъ по всей русской землѣ и упразднить... Чтобъ истина скорѣе возсіяла».
«— Да вѣдь коль эта истина возсіяетъ, такъ васъ же перваго сначала ограбятъ, а потомъ... упразднять».
Если сбросить крышку, то въ жизни произойдетъ нѣчто ужасающее. Настанетъ всеобщее глубокое разъединеніе, вражда и ненависть другъ къ другу, безцѣльное стремленіе все раз
Поистинѣ, человѣкъ — это прирожденный дьяволъ. «Сатана sum et nihil bumanum a me alieuum puto», — заявляетъ чортъ Ивану Карамазову. Я—сатана, и ничто человѣческое мнѣ не чуждо. Говорить онъ это по поводу полученнаго имъ ревма
тизма. Но не только подверженность ревматизму,—въ человѣкѣ вообще нѣтъ ничего, что было бы чуждо дьяволу. «Я думаю,— говорить Иванъ,—что, если дьяволъ не существуетъ, и, стало быть, создалъ его человѣкъ, то создалъ онъ его по своему образу и подобію».
Въ человѣкѣ живетъ инстинктивная, непреодолимая ненависть и отвращеніе къ гармоніи, его тянетъ къ разрушенію, къ хаосу.
«— Какъ я донесъ букетъ, не понимаю, — сказалъ Верспловъ.—Мнѣ раза три дорогой хотѣлось бросить его на снѣгъ и растоптать ногой... Ужасно хотѣлось. Пожалѣй меня, Соня, и мою бѣдную голову. А хотѣлось потому, что слишкомъ красивъ.
Что красивѣе цвѣтка на свѣтѣ изъ предметовъ? Я его несу, а тутъ снѣгъ и морозь. Я, впрочемъ, не про то: просто хотѣлось измять его, потому что хорошъ».
Въ душѣ человѣческой лежитъ дьяволъ. Великое счастье для жизни, что его удерживаетъ въ душевныхъ глубинахъ тяжелая крышка, которой названіе—Богъ.
Ѳедоръ Павловичъ Карамазовъ либеральничаетъ:
«— Взять бы всю эту мистику (монастыри), да разомъ по всей русской землѣ и упразднить... Чтобъ истина скорѣе возсіяла».
Иванъ возражаешь:
«— Да вѣдь коль эта истина возсіяетъ, такъ васъ же перваго сначала ограбятъ, а потомъ... упразднять».
Если сбросить крышку, то въ жизни произойдетъ нѣчто ужасающее. Настанетъ всеобщее глубокое разъединеніе, вражда и ненависть другъ къ другу, безцѣльное стремленіе все раз