Сюда относятся прежде всего наивно-глубокомысленные ответы на вопрос о происхождении человечества и всего порядка мироздания с управляющими им богами. Первые, еще очень не
совершенные, наблюдения над чередованиями небесных явлений и нарушениями их правильности в связи с постепенно выра
батываемыми путем длительного внутреннего откровения пред
ставлениями о божестве создали эти ответы в форме древнейших мифов. Их настоящим смыслом были изначальный дуализм Неба и Земли,—точнее, предвечной богини Земли и рожденного ею во времени и от нее же имеющего погибнуть бога Неба. Не хочет погибнуть небесный царь, создает он себе союзника и
помощника в виде человека божественного семени, но этот богочеловек первый гибнет от враждебных сил Земли, и его гибель—предвестница гибели также и того божьего царства, которое он должен был спасти. Этот миф о богочеловеке сосре
доточил в себе весь пафос мифотворческой фантазии греков; расщепление их на отдельные племена содействовало тому, что он был представлен в разнообразных, к тому же естественно скрещиваемых и сплетаемых между собою, изводах.
Наряду с вопросом, откуда мы происходим, также и вопрос, куда мы идем, возбуждал мифотворческую фантазию греков: к космогоническим мифам прибавились и эсхатологические. Мнение о переживании души, как то до
казывают древнейшие могилы, было общепризнанным: трудно было поверить, чтобы этот мир мертвых был окончательно отделен от мира живых, чтобы „страна без возврата была таковой для всех решительно, без исключения. И вот появились рассказы о смельчаке, который разбил крепкие затворы врат смерти, который был в ее царстве и вернулся оттуда. Эти рассказы получили различное содержание в зависимости от представлений, которые имело данное племя о самом царстве смерти—они естественно были различными у жителей побе
режья, и различными у жителей материка, не говоря уже о других, менее уловимых для нас, условиях.