ные призывались на защиту церкви и отечества, вызвали въ крестьянахъ одновременно и подъемъ горячихъ патріотическихъ чувствъ и стремленіе къ неповиновенію помѣщикамъ и мѣстнымъ властямъ,
такъ что правительству пришлось въ годину опасной для государства войны усмирять при помощи военныхъ командъ возставшія на защиту отечества патріотически настроенныя народныя массы. Нему
дрено, что послѣ этого кн. Горчаковъ, бывшій главнокомандующимъ въ Севастополѣ, сказалъ государю, когда военныя дѣйствія прекра
тились: „хорошо, что мы заключаемъ миръ; дольше воевать мы были не въ силахъ. Миръ дастъ намъ возможность заняться внутренними дѣлами и этимъ должно воспользоваться. Первое дѣло—нужно осво
бодить крестьянъ, потому что здѣсь узелъ всякихъ золъ“. Рѣшимость правительства приступить къ кореннымъ преобразованіямъ вырази
лась и въ слѣдующихъ заключительныхъ словахъ манифеста, изданнаго по поводу мира: „При помощи небеснаго промысла, всегда благодѣющаго Россіи, да утверждается и совершенствуется ея внутреннее благоустройство; цравда и милость да царствуютъ въ судахъ ея; да развивается повсюду и съ новой силою стремленіе къ просвѣщенію и всякой полезной дѣятельности, и каждый, подъ сѣнію законовъ для всѣхъ равно справедливыхъ, всѣмъ равно покровительствующихъ да наслаждается въ мирѣ плодами трудовъ невинныхъ .
Еще сильнѣе сознаніе необходимости коренныхъ преобразованій проникало представителей тогдашняго образованнаго общества. „Мы сдались,—писалъ тогда Ю. Ф. Самаринъ,—не передъ внѣшними силами западнаго союза, а передъ нашимъ внутреннимъ безсиліемъ. Это убѣжденіе, видимо проникающее всюду и вытѣсняющее чувство незаконнаго самодовольствія, такъ еще недавно туманившее намъ глаза,
досталось намъ дорогою цѣною; но мы готовы принять его, какъ достойное вознагражденіе за всѣ наши жертвы и уступки...” „Чѣмъ бы ни болѣла земля: усыпленіемъ мысли, застоемъ производительныхъ силъ, разобщеніемъ правительства съ народомъ, разъединеніемъ сословій, порабощеніемъ одного изъ нихъ другому,—всякій подобный недугъ, отнимая возможность у правительства располагать всѣми
подвластными ему средствами и, въ случаѣ опасности, прибѣгать безъ страха къ подъему народной силы, воздѣйствуетъ неизбѣжно на общій ходъ военныхъ и политическихъ дѣлъ“.
Такъ думали въ то время одинаково и славянофилы (Самаринъ, Аксаковъ и Кошелевъ), и западники (Грановскій и Кавелинъ), и ра
дикалы, вродѣ Чернышевскаго, тогда еще совсѣмъ неизвѣстнаго, и патріоты, вродѣ редактора „Москвитянина Погодина. Этотъ псслѣдній даже выразилъ свои мнѣнія нѣсколько раньше и смѣлѣе другихъ, еще въ 1854 г., въ письмахъ, адресованныхъ къ самому императору Николаю. Въ журналахъ, при существовавшихъ тогда цензурныхъ условіяхъ, ничего подобнаго, даже намеками, сказать, разумѣется, было нельзя. Поэтому, когда при началѣ восточной войны 1853—1855 гг. загнанное и, казалось, совершенно уничтоженное
і
такъ что правительству пришлось въ годину опасной для государства войны усмирять при помощи военныхъ командъ возставшія на защиту отечества патріотически настроенныя народныя массы. Нему
дрено, что послѣ этого кн. Горчаковъ, бывшій главнокомандующимъ въ Севастополѣ, сказалъ государю, когда военныя дѣйствія прекра
тились: „хорошо, что мы заключаемъ миръ; дольше воевать мы были не въ силахъ. Миръ дастъ намъ возможность заняться внутренними дѣлами и этимъ должно воспользоваться. Первое дѣло—нужно осво
бодить крестьянъ, потому что здѣсь узелъ всякихъ золъ“. Рѣшимость правительства приступить къ кореннымъ преобразованіямъ вырази
лась и въ слѣдующихъ заключительныхъ словахъ манифеста, изданнаго по поводу мира: „При помощи небеснаго промысла, всегда благодѣющаго Россіи, да утверждается и совершенствуется ея внутреннее благоустройство; цравда и милость да царствуютъ въ судахъ ея; да развивается повсюду и съ новой силою стремленіе къ просвѣщенію и всякой полезной дѣятельности, и каждый, подъ сѣнію законовъ для всѣхъ равно справедливыхъ, всѣмъ равно покровительствующихъ да наслаждается въ мирѣ плодами трудовъ невинныхъ .
Еще сильнѣе сознаніе необходимости коренныхъ преобразованій проникало представителей тогдашняго образованнаго общества. „Мы сдались,—писалъ тогда Ю. Ф. Самаринъ,—не передъ внѣшними силами западнаго союза, а передъ нашимъ внутреннимъ безсиліемъ. Это убѣжденіе, видимо проникающее всюду и вытѣсняющее чувство незаконнаго самодовольствія, такъ еще недавно туманившее намъ глаза,
досталось намъ дорогою цѣною; но мы готовы принять его, какъ достойное вознагражденіе за всѣ наши жертвы и уступки...” „Чѣмъ бы ни болѣла земля: усыпленіемъ мысли, застоемъ производительныхъ силъ, разобщеніемъ правительства съ народомъ, разъединеніемъ сословій, порабощеніемъ одного изъ нихъ другому,—всякій подобный недугъ, отнимая возможность у правительства располагать всѣми
подвластными ему средствами и, въ случаѣ опасности, прибѣгать безъ страха къ подъему народной силы, воздѣйствуетъ неизбѣжно на общій ходъ военныхъ и политическихъ дѣлъ“.
Такъ думали въ то время одинаково и славянофилы (Самаринъ, Аксаковъ и Кошелевъ), и западники (Грановскій и Кавелинъ), и ра
дикалы, вродѣ Чернышевскаго, тогда еще совсѣмъ неизвѣстнаго, и патріоты, вродѣ редактора „Москвитянина Погодина. Этотъ псслѣдній даже выразилъ свои мнѣнія нѣсколько раньше и смѣлѣе другихъ, еще въ 1854 г., въ письмахъ, адресованныхъ къ самому императору Николаю. Въ журналахъ, при существовавшихъ тогда цензурныхъ условіяхъ, ничего подобнаго, даже намеками, сказать, разумѣется, было нельзя. Поэтому, когда при началѣ восточной войны 1853—1855 гг. загнанное и, казалось, совершенно уничтоженное
і