странный лес неизвестностей и неожиданностей представляли собою эти «частные собственности»! Контролю они были очень мало доступны, в их недрах могли годами таиться притоны, совершаться жуткие драмы, умирать го
лодной смертью, делать фальшивые деньги. До сих пор в европейских городах есть целые кварталы, куда просто нельзя ходить после наступления темноты, и где полицейский не проникает дальше освещенного фонарем прост
ранства на перекрестке, потому что это небезопасно для жизни. В старых гаванях, в Марселе, с людьми «все мо
жет приключиться», и, главное, об этом никто не узнает. Но если бедно одетый человек в вечернюю пору окажет
ся на улице, где живет лишь денежная знать, за ним бу
дет следить недреманым оком полицейский, подойдет к нему, спросит, откуда он и зачем, выведет его из кварта
ла дорогих вилл, как выводят вон бедно одетых людей из ресторанов, из парадных подъездов. Это мир старых взаимоотношений, мир, собственных домов, собственных участков земли. И дома, как люди, отделены один от дру
гого непроходимыми пропастями, между ними, как говорится, «нет ничего общего». Как же трудно объединить такие дома в едином действии, если этого потребует историческая минута!
Но мы, советские люди, в первые недели войны могли наблюдать удивительное зрелище, — как наши дома: и старинные дворцы, и деревянные, одноэтажные где-ни
будь возле заставы, и огромные блоки на новых улицах, самые разные по виду, возрасту, расположению, как эти дома почти мгновенно сорганизовались, объединились, словно мобилизованные в военном строю. Мы в этих до
мах жили, не задумываясь об их управлении. Про управдома вспоминали, когда нужно было чего-нибудь потребо
вать. Но сейчас он и весь обслуживающий состав дома, — лифтерши, истопник, дворник, а там, где их нет, домохо
зяйки, выборные от жильцов, — сделались проводниками системы, частицами единой, сильной, необычайно подвижной организации. Одно и то же стало обязательным для