шинелью. Осторожно обходя его, Жиленковъ крестится:
— Упокой, Господи, съ миромъ... Надъ третьимъ возится докторъ. Этому пулей начисто оторвало палецъ на лѣвой рукѣ. Докторъ только что подровнялъ клочья кожи и мускуловъ какимъ-то инструментомъ, очень похожимъ на ножницы, и уже накладываетъ повязку. Третій — знакомецъ изъ одной роты, и Жиленковъ, хотя и очень торопится, всетаки задержался на минутку, — посмотрѣть. У раненаго все лицо въ мелкихъ капелькахъ пота, хотя совсѣмъ не жарко.
— Больно, чай?
— Не дюже! А ты куда, Жиленковъ?
— Къ господину капитану.
— Ты, слушай, увидишь моего взводнаго, такъ скажи ему: я, молъ, сейчасъ. Вотъ только перевяжусь...
Докторъ мотнулъ головой, спустилъ этимъ движеніемъ круглые золотые очки на самый кончикъ носа.
— Куда я тебя пущу сейчасъ? Не выдумывай! Запустишь рану — всю руку рѣзать придется.
— Никакъ нѣтъ, вашевысокородіе, я бережно! Да она, лѣвая то, все одно безъ большой надобности.
Жиленковъ одернулъ шинель и, придерживая туго набитый карманъ, направился черезъ поле, въ сторону отъ деревни. Жаръ отъ каленыхъ яицъ прошелъ сквозь исподнее и крѣпко щекоталъ кожу, но Жиленковъ терпитъ. Для развлеченія разглядываетъ свою лѣвую руку и старается вообразить, какая она была бы безъ средняго пальца. И такъ долго воображаетъ, что въ косточкахъ начинаетъ мозжить. Вспоминается некстати:
— Вотъ прости Господи... А въ пулеметной одному носъ отшибло! Такъ начисто и отрѣзало... И почему такъ людей калѣчить? Нѣтъ, чтобы въ какое невидное мѣсто.
Жиленковъ — длинный, какъ жердь, и не очень ладно скроенъ, но у офицерскихъ кухарокъ и нянекъ онъ всегда пользовался нѣкоторымъ успѣхомъ. Главное: усы хороши и лицо чистое. И гулять по свѣту съ гладкимъ мѣстомъ надъ усами ему совсѣмъ не хочется.
Поле все загажено, истоптано, изрыто. Непріятельская артиллерія искрестила мягкую пахоту глубокими колеями. Попадаются по пути оброненныя второпяхъ чужія, нерускія вещи: пристежное, со шнуровкой, голенище, пустая брезентовая сумка, голубая высокая шапочка съ ла
кированнымъ козырькомъ и краснымъ номеромъ.
— Казенную шапку потерялъ, слякоть...
За полемъ — лѣсокъ, жидкій, но еще одѣтый блѣдно-желтой осенней
листвой. И за лѣсочкомъ — опять поле, а дальше — холмы, слегка задернутые туманомъ и, какъ будто, совсѣмъ пустынные. Но непріятель — тамъ, и именно оттуда доносится все время
хлопотливая ружейная трескотня, словно сыплютъ струйкой горохъ изъ мѣшка на большой жестяной листъ. Свои отвѣчаютъ изъ-за лѣса и не торопятся, а все время ведутъ ровную барабанную дробь.
— Хоть дождика нѣтъ... А то мочило, мочило... Вотъ какъ пойдутъ изъ пушекъ — опять наведутъ тучу!
И сейчасъ же, словно подсмѣиваясь надъ преждевременной радостью Жиленкова, лопнулъ одинъ изъ туманныхъ холмовъ, а черезъ мгновеніе гдѣ-то далеко за деревней рявкнулъ сердитый ударъ взрыва. Потомъ лопнуло правѣе, потомъ — лѣвѣе, и еще, и еще разъ. Одинъ взрывъ раздался совсѣмъ близко и, оглянувшись, Жиленковъ увидѣлъ надъ самой деревней медленно осѣдающіе клубы дыма и каменной пыли.
— Какъ разъ въ перевязочный угадаютъ, пожалуй... Вотъ тебѣ и взводный!
Сказалъ вслухъ и почтительно поклонился прогудѣвшему надъ головой снаряду. Прибавилъ шагу, бойко перемахивая черезъ рытвины. Лѣсокъ желтѣетъ тутъ же, рукой подать, а вотъ, не дойдешъ никакъ. Можно бы миновать этотъ участокъ бѣгомъ, да перебьются яйца: одну труху принесешь на позицію.
Опять пролетѣлъ снарядъ, рявкнулъ коротко и хрипло, какъ съ перепою. А слѣдомъ за нимъ протянулся тоненькій, какъ ниточка, пискъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ самъ собою подпрыгнулъ и развалился на мелкіе куски комокъ крупно слежавшейся глины. Съ пискомъ этимъ Жиленковъ былъ уже хорошо знакомъ. Вздохнулъ грустно и, не убавляя шага, на ходу зачѣмъ-то подтянулъ потуже поясъ.
Пули пищали и шлепались въ землю все чаще и чаще, и такъ захватили все вниманіе солдата, что онъ пересталъ уже обращать вниманіе на ревъ и взрывы артиллерійскихъ снарядовъ. Только когда снаряды эти полетѣли совсѣмъ съ другой стороны и зазвучали какъ-то иначе, тоньше, — онъ крякнулъ удовлетворенно и сказалъ:
— Наши принялись... Ихняя музыка.
И пошло вперемежку: отъ непріятеля — пьяные шмели, а отъ насъ кто-то выговаривалъ, напирая на послѣднюю букву: — Жги-и-и...
Въ лѣсочкѣ оказалось очень не спокойно — хуже, чѣмъ въ полѣ. Австрійцы, должно быть, предпола
Изъ путевого альбома воен.
кор. худ. Н. Кравченко.
Плѣнный австріецъ І-го уланскаго полка.
— Упокой, Господи, съ миромъ... Надъ третьимъ возится докторъ. Этому пулей начисто оторвало палецъ на лѣвой рукѣ. Докторъ только что подровнялъ клочья кожи и мускуловъ какимъ-то инструментомъ, очень похожимъ на ножницы, и уже накладываетъ повязку. Третій — знакомецъ изъ одной роты, и Жиленковъ, хотя и очень торопится, всетаки задержался на минутку, — посмотрѣть. У раненаго все лицо въ мелкихъ капелькахъ пота, хотя совсѣмъ не жарко.
— Больно, чай?
— Не дюже! А ты куда, Жиленковъ?
— Къ господину капитану.
— Ты, слушай, увидишь моего взводнаго, такъ скажи ему: я, молъ, сейчасъ. Вотъ только перевяжусь...
Докторъ мотнулъ головой, спустилъ этимъ движеніемъ круглые золотые очки на самый кончикъ носа.
— Куда я тебя пущу сейчасъ? Не выдумывай! Запустишь рану — всю руку рѣзать придется.
— Никакъ нѣтъ, вашевысокородіе, я бережно! Да она, лѣвая то, все одно безъ большой надобности.
Жиленковъ одернулъ шинель и, придерживая туго набитый карманъ, направился черезъ поле, въ сторону отъ деревни. Жаръ отъ каленыхъ яицъ прошелъ сквозь исподнее и крѣпко щекоталъ кожу, но Жиленковъ терпитъ. Для развлеченія разглядываетъ свою лѣвую руку и старается вообразить, какая она была бы безъ средняго пальца. И такъ долго воображаетъ, что въ косточкахъ начинаетъ мозжить. Вспоминается некстати:
— Вотъ прости Господи... А въ пулеметной одному носъ отшибло! Такъ начисто и отрѣзало... И почему такъ людей калѣчить? Нѣтъ, чтобы въ какое невидное мѣсто.
Жиленковъ — длинный, какъ жердь, и не очень ладно скроенъ, но у офицерскихъ кухарокъ и нянекъ онъ всегда пользовался нѣкоторымъ успѣхомъ. Главное: усы хороши и лицо чистое. И гулять по свѣту съ гладкимъ мѣстомъ надъ усами ему совсѣмъ не хочется.
Поле все загажено, истоптано, изрыто. Непріятельская артиллерія искрестила мягкую пахоту глубокими колеями. Попадаются по пути оброненныя второпяхъ чужія, нерускія вещи: пристежное, со шнуровкой, голенище, пустая брезентовая сумка, голубая высокая шапочка съ ла
кированнымъ козырькомъ и краснымъ номеромъ.
— Казенную шапку потерялъ, слякоть...
За полемъ — лѣсокъ, жидкій, но еще одѣтый блѣдно-желтой осенней
листвой. И за лѣсочкомъ — опять поле, а дальше — холмы, слегка задернутые туманомъ и, какъ будто, совсѣмъ пустынные. Но непріятель — тамъ, и именно оттуда доносится все время
хлопотливая ружейная трескотня, словно сыплютъ струйкой горохъ изъ мѣшка на большой жестяной листъ. Свои отвѣчаютъ изъ-за лѣса и не торопятся, а все время ведутъ ровную барабанную дробь.
— Хоть дождика нѣтъ... А то мочило, мочило... Вотъ какъ пойдутъ изъ пушекъ — опять наведутъ тучу!
И сейчасъ же, словно подсмѣиваясь надъ преждевременной радостью Жиленкова, лопнулъ одинъ изъ туманныхъ холмовъ, а черезъ мгновеніе гдѣ-то далеко за деревней рявкнулъ сердитый ударъ взрыва. Потомъ лопнуло правѣе, потомъ — лѣвѣе, и еще, и еще разъ. Одинъ взрывъ раздался совсѣмъ близко и, оглянувшись, Жиленковъ увидѣлъ надъ самой деревней медленно осѣдающіе клубы дыма и каменной пыли.
— Какъ разъ въ перевязочный угадаютъ, пожалуй... Вотъ тебѣ и взводный!
Сказалъ вслухъ и почтительно поклонился прогудѣвшему надъ головой снаряду. Прибавилъ шагу, бойко перемахивая черезъ рытвины. Лѣсокъ желтѣетъ тутъ же, рукой подать, а вотъ, не дойдешъ никакъ. Можно бы миновать этотъ участокъ бѣгомъ, да перебьются яйца: одну труху принесешь на позицію.
Опять пролетѣлъ снарядъ, рявкнулъ коротко и хрипло, какъ съ перепою. А слѣдомъ за нимъ протянулся тоненькій, какъ ниточка, пискъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ самъ собою подпрыгнулъ и развалился на мелкіе куски комокъ крупно слежавшейся глины. Съ пискомъ этимъ Жиленковъ былъ уже хорошо знакомъ. Вздохнулъ грустно и, не убавляя шага, на ходу зачѣмъ-то подтянулъ потуже поясъ.
Пули пищали и шлепались въ землю все чаще и чаще, и такъ захватили все вниманіе солдата, что онъ пересталъ уже обращать вниманіе на ревъ и взрывы артиллерійскихъ снарядовъ. Только когда снаряды эти полетѣли совсѣмъ съ другой стороны и зазвучали какъ-то иначе, тоньше, — онъ крякнулъ удовлетворенно и сказалъ:
— Наши принялись... Ихняя музыка.
И пошло вперемежку: отъ непріятеля — пьяные шмели, а отъ насъ кто-то выговаривалъ, напирая на послѣднюю букву: — Жги-и-и...
Въ лѣсочкѣ оказалось очень не спокойно — хуже, чѣмъ въ полѣ. Австрійцы, должно быть, предпола
Изъ путевого альбома воен.
кор. худ. Н. Кравченко.
Плѣнный австріецъ І-го уланскаго полка.