ХИТРЕЦЫ.
Компанія нѣмецкихъ офицеровъразвѣдчиковъ отдыхала послѣ завтрака. Руководитель развѣдки, штабной майоръ фонъ-Кирстенъ солидно курилъ сигару, отхлебывалъ изъ стакана сладкій кофе и упорно, не мигая, разсматривалъ разложенную на столѣ карту.
Оберъ-лейтенантъ Гофшмидтъ, прозванный за свою неизсякаемую энергію, выносливость и жестокость «Неукротимымъ», спорилъ съ товарищемъ о превосходствѣ майнлихеровской магазинки надъ маузеровской. Чтобы завершить споръ опытами, они поставили дорогой інкрустированный столикъ на ребро и открыли стрѣльбу по шахматнымъ квадратикамъ.
— Прекратите, господа, — съ неудовольствіемъ сказалъ майоръ. — Не время.
Лейтенанты повиновались, но въ душѣ каждый подумалъ, что этотъ «франтъ» изъ штаба слишкомъ много себѣ позволяетъ. Не обижай населенія, за каждаго цыпленка расплачивайся, не смѣй трогать имущества... Ни на что не похоже! Самодурство!..
Какъ бы понявъ мысли, заставившія лейтенантовъ оборвать споръ и сдѣлавшія ихъ лица суровыми, майоръ сказалъ примирительно.
— Мы находимся въ исключительномъ положеніи. Уйдя отсюда, мы обязаны оставить по себѣ добрую память. Отъ этого зависитъ дальнѣйшій нашъ успѣхъ!
Пожалуй, майоръ правъ. А жаль! Въ помѣщичьемъ домѣ видимо-невидимо всякаго добра. Чудесные ковры, въ которыхъ, какъ въ лѣсномъ мху, тонетъ нога. Великолѣпные гобелены, старинные, ручной работы, вѣроятно бывшіе свидѣтелями магнатскаго безудержа еще въ державную эпоху панства...
Ужасно жалко! Съ какимъ шикарнымъ трескомъ посыпалась бы вся эта позолота, весь этотъ лоскъ и
блескъ спесиваго польскаго барства... Соблазнительно, чортъ возьми, запустить этакій сногсшибательный фейерверкъ, о которомъ можетъ быть правнуки помнили бы! Одинъ добрый пукъ соломы сдѣлалъ бы репутацію оберъ-лейтенанта еще «неукротимѣе», а то, не угодно ли еще, — довести до конца развѣдку. Да и выйдетъ ли какая-нибудь изъ нея польза?.. Охапка соломы и полъбанки керосина — это куда проще!
Гофшмидтъ легъ на диванъ, еще разъ оглядѣлъ холодными глазами богатое убранство помѣщичьяго покоя и подумалъ съ досадой:
«Эти штабные черезчуръ умничаютъ. За окнами лѣниво падалъ снѣгъ. Откуда-то изъ дальнихъ комнатъ доносились, заглушенные стѣнами, взрывы раскатистаго солдатскаго хохота и взвизги женщинъ. Оберъ-лейтенантъ подумалъ съ завистью:
«Ишь, подлецы! Сказано имъ — не трогать бабъ! Пойду-ка дамъ имъ подзатыльника.
Оживившись отъ предвкушенія «выручки» женщинъ, попавшихъ въ солдатскія лапы, Гофшмидтъ вскочилъ съ дивана. Майоръ поглядѣлъ на него вскользь и сказалъ:
— Вотъ обратите вниманіе. Если бы намъ узнать, что дѣлается въ этомъ районѣ, то мы вернулись бы съ прекрасными свѣдѣніями. Блестящая развѣдка!
Маіорскій палецъ чертилъ на картѣ какой-то кружокъ, оберъ-лейтенантъ нетерпѣливо мялся и молчалъ.
— Чего они тамъ развозились, негодяи! Подите и скажите имъ, чтобы пальцемъ не смѣли трогать.
— Слушаю, господинъ майоръ.
Сначала громко хлопая дверями, а затѣмъ все тише, почти крадучись, шелъ Гофшмидтъ черезъ безчисленныя комнаты панскаго дворца. Застать бы ихъ, чортъ возьми, на мѣстѣ
преступленія!.. Какъ прошлый разъ въ Праснышѣ. Ха, ха ха! Потѣха!..
Ближе, яснѣй. Слышны отчетливо и визги, и возгласы. Эти скоты не скучаютъ! Надъ ихъ душой не торчитъ конфектная штабная «дипломатія».
— Это что?! Приказаніе забыли?! рявкнулъ оберъ-лейтенантъ, появляясь въ дверяхъ.
Разомъ стихло, солдаты вскочили и вытянулись. Двѣ здоровыя, толстощекія работницы, повидимому, вдребезги пьяныя, остались сидѣть и тупо улыбались. Онѣ не понимали по-нѣмецки и ихъ одураченное коньякомъ сознаніе уже не поддавалось впечатлѣнію опасности.
— Проше пана, — сказала одна, дѣлая усиліе встать.
Онѣ не умѣли отличать солдата отъ офицера и имъ чуть не силой вливали въ ротъ коньякъ. Не идти же имъ на смерть изъ-за упрямства!
— Пшепрашамъ, милостивый панъ! А пальцы не слушаются и никакъ не могутъ застегнуть на груди кофточку.
— Мы ничего, господинъ оберълейтенантъ. Мы вотъ допрашивали плѣннаго, — нашелся унтеръ-офицеръ. — Какого? Вотъ этого?
Посреди комнаты стоялъ мужиченко въ измазанномъ полушубкѣ, съ рыжей всклокоченной головой. Лицо его склабилось въ масленную, придурковатую улыбку, глаза смотрѣли добродушно, безъ капли страха. — Кто такой?
— Нашли на конюшнѣ въ сѣнѣ. Говорятъ, конюхъ.
— Что же вы съ нимъ дѣлаете?
— Онъ русскій. Недавно былъ со своимъ паномъ за Лодзью у самой Варшавы — такъ мы думали, не скажетъ ли онъ чего-нибудь интереснаго.
— Ага, у Варшавы? Отлично. Идемъ за мной... А вы тутъ прекратите сію минуту безобразіе. Чтобы духу ихняго не было.
Компанія нѣмецкихъ офицеровъразвѣдчиковъ отдыхала послѣ завтрака. Руководитель развѣдки, штабной майоръ фонъ-Кирстенъ солидно курилъ сигару, отхлебывалъ изъ стакана сладкій кофе и упорно, не мигая, разсматривалъ разложенную на столѣ карту.
Оберъ-лейтенантъ Гофшмидтъ, прозванный за свою неизсякаемую энергію, выносливость и жестокость «Неукротимымъ», спорилъ съ товарищемъ о превосходствѣ майнлихеровской магазинки надъ маузеровской. Чтобы завершить споръ опытами, они поставили дорогой інкрустированный столикъ на ребро и открыли стрѣльбу по шахматнымъ квадратикамъ.
— Прекратите, господа, — съ неудовольствіемъ сказалъ майоръ. — Не время.
Лейтенанты повиновались, но въ душѣ каждый подумалъ, что этотъ «франтъ» изъ штаба слишкомъ много себѣ позволяетъ. Не обижай населенія, за каждаго цыпленка расплачивайся, не смѣй трогать имущества... Ни на что не похоже! Самодурство!..
Какъ бы понявъ мысли, заставившія лейтенантовъ оборвать споръ и сдѣлавшія ихъ лица суровыми, майоръ сказалъ примирительно.
— Мы находимся въ исключительномъ положеніи. Уйдя отсюда, мы обязаны оставить по себѣ добрую память. Отъ этого зависитъ дальнѣйшій нашъ успѣхъ!
Пожалуй, майоръ правъ. А жаль! Въ помѣщичьемъ домѣ видимо-невидимо всякаго добра. Чудесные ковры, въ которыхъ, какъ въ лѣсномъ мху, тонетъ нога. Великолѣпные гобелены, старинные, ручной работы, вѣроятно бывшіе свидѣтелями магнатскаго безудержа еще въ державную эпоху панства...
Ужасно жалко! Съ какимъ шикарнымъ трескомъ посыпалась бы вся эта позолота, весь этотъ лоскъ и
блескъ спесиваго польскаго барства... Соблазнительно, чортъ возьми, запустить этакій сногсшибательный фейерверкъ, о которомъ можетъ быть правнуки помнили бы! Одинъ добрый пукъ соломы сдѣлалъ бы репутацію оберъ-лейтенанта еще «неукротимѣе», а то, не угодно ли еще, — довести до конца развѣдку. Да и выйдетъ ли какая-нибудь изъ нея польза?.. Охапка соломы и полъбанки керосина — это куда проще!
Гофшмидтъ легъ на диванъ, еще разъ оглядѣлъ холодными глазами богатое убранство помѣщичьяго покоя и подумалъ съ досадой:
«Эти штабные черезчуръ умничаютъ. За окнами лѣниво падалъ снѣгъ. Откуда-то изъ дальнихъ комнатъ доносились, заглушенные стѣнами, взрывы раскатистаго солдатскаго хохота и взвизги женщинъ. Оберъ-лейтенантъ подумалъ съ завистью:
«Ишь, подлецы! Сказано имъ — не трогать бабъ! Пойду-ка дамъ имъ подзатыльника.
Оживившись отъ предвкушенія «выручки» женщинъ, попавшихъ въ солдатскія лапы, Гофшмидтъ вскочилъ съ дивана. Майоръ поглядѣлъ на него вскользь и сказалъ:
— Вотъ обратите вниманіе. Если бы намъ узнать, что дѣлается въ этомъ районѣ, то мы вернулись бы съ прекрасными свѣдѣніями. Блестящая развѣдка!
Маіорскій палецъ чертилъ на картѣ какой-то кружокъ, оберъ-лейтенантъ нетерпѣливо мялся и молчалъ.
— Чего они тамъ развозились, негодяи! Подите и скажите имъ, чтобы пальцемъ не смѣли трогать.
— Слушаю, господинъ майоръ.
Сначала громко хлопая дверями, а затѣмъ все тише, почти крадучись, шелъ Гофшмидтъ черезъ безчисленныя комнаты панскаго дворца. Застать бы ихъ, чортъ возьми, на мѣстѣ
преступленія!.. Какъ прошлый разъ въ Праснышѣ. Ха, ха ха! Потѣха!..
Ближе, яснѣй. Слышны отчетливо и визги, и возгласы. Эти скоты не скучаютъ! Надъ ихъ душой не торчитъ конфектная штабная «дипломатія».
— Это что?! Приказаніе забыли?! рявкнулъ оберъ-лейтенантъ, появляясь въ дверяхъ.
Разомъ стихло, солдаты вскочили и вытянулись. Двѣ здоровыя, толстощекія работницы, повидимому, вдребезги пьяныя, остались сидѣть и тупо улыбались. Онѣ не понимали по-нѣмецки и ихъ одураченное коньякомъ сознаніе уже не поддавалось впечатлѣнію опасности.
— Проше пана, — сказала одна, дѣлая усиліе встать.
Онѣ не умѣли отличать солдата отъ офицера и имъ чуть не силой вливали въ ротъ коньякъ. Не идти же имъ на смерть изъ-за упрямства!
— Пшепрашамъ, милостивый панъ! А пальцы не слушаются и никакъ не могутъ застегнуть на груди кофточку.
— Мы ничего, господинъ оберълейтенантъ. Мы вотъ допрашивали плѣннаго, — нашелся унтеръ-офицеръ. — Какого? Вотъ этого?
Посреди комнаты стоялъ мужиченко въ измазанномъ полушубкѣ, съ рыжей всклокоченной головой. Лицо его склабилось въ масленную, придурковатую улыбку, глаза смотрѣли добродушно, безъ капли страха. — Кто такой?
— Нашли на конюшнѣ въ сѣнѣ. Говорятъ, конюхъ.
— Что же вы съ нимъ дѣлаете?
— Онъ русскій. Недавно былъ со своимъ паномъ за Лодзью у самой Варшавы — такъ мы думали, не скажетъ ли онъ чего-нибудь интереснаго.
— Ага, у Варшавы? Отлично. Идемъ за мной... А вы тутъ прекратите сію минуту безобразіе. Чтобы духу ихняго не было.