Полковникъ.
На Лелю вообще никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія, и когда пріѣзжали гости, то многихъ забывали даже съ ней познакомить. И случалось, что новый человѣкъ за обѣдомъ или за завтракомъ, указывая глазами на Лелю, спрашивалъ: — А что это за барышня?
И ему всегда отвѣчали:
— А это одна дѣвица гоститъ у насъ, окончила въ прошломъ году институтъ и вотъ никакъ не можетъ найти себѣ мѣста учительницы...
— Ахъ, такъ, отвѣчалъ гость... и продолжалъ разрѣзать кусокъ индѣйки.
Въ уѣздный городъ за мясомъ и за покупками посылали не часто и поэтому ѣли по большей части птицу.
Владѣльцу усадьбы, старому отставному генералу Матвѣеву было рѣшительно все равно, что подаютъ, потому что онъ уже давно питался одними кашками и варенцами. Генеральша была моложе своего супруга на пятнадцать лѣтъ и вмѣстѣ съ дочерью Соней цѣлый день суетилась и проклинала погоду, потому что, когда приходило время косить сѣно, шелъ дождь, а когда начинало колоситься жито, вдругъ наступала мучительная и длительная засуха.
Генеральши всѣ боялись, а генерала никто.
У Лели, которая считалась подругой Сони, въ присутствіи генеральши пропадалъ аппетитъ. Генеральша косилась на нее и, поджавъ губы, произносила:
— Пожалуйста не строй изъ себя душечку, мы и такъ знаемъ, что ты святая и что теперь Петровъ постъ. Кушай, кушай...
Леля опускала рѣсницы и насильно глотала.
Въ серединѣ іюня къ Сонѣ пріѣхала еще одна институтская подруга, дочь
директора департамента, Лида Страшинская и поэтому Лелю временно переселили въ комнату умершей съ полгода тому нзадъ старушки экономки.
Никогда не бывавшая въ деревнѣ Лида задавала Сонѣ цѣлый рядъ вопросовъ, а когда раздѣлась и легла въ постель, немного помолчала и опять спросила:
— А что дѣлаетъ у васъ Леля?
— Леля Иванова? Она, какъ въ институтѣ была кислая, такъ и здѣсь кислая... Старается быть чѣмъ-нибудь полезной, но только изъ этого ничего не выходитъ. Въ прошломъ году папа,—онъ всегда къ ней внимателенъ, — послалъ ее записать сколько копенъ ячменя на каждой десятинѣ, ну, Леля отправилась и сейчасъ же подколола себѣ ногу, а потомъ двѣ недѣли лежала съ нарывомъ... А вотъ еще недавно послали ее въ городъ за покупками, она потеряла двадцать пять рублей и потомъ цѣлую недѣлю ревѣла и была такая кислая, что просто ужасъ. Осенью папа нашелъ ей, наконецъ, мѣсто учительницы, она должна была явиться къ инспектору народныхъ училищъ, но вдругъ заболѣла свинкой и вдобавокъ заразила еще и Варю. Надоѣла она... Уѣзжала бы поскорѣе куданибудь...
— Неужели у нея нѣтъ родныхъ?— спросила Лида.
— Отецъ ея умеръ, когда мы всѣ еще были въ институтѣ, а затѣмъ она жила у замужней сестры, по сестра приревновала ее къ супругу и вотъ тогда Леля написала мнѣ отчаянное письмо, а я, конечно, ее пригласила и съ тѣхъ поръ она живетъ у насъ...
— А вѣдь она хорошнеькая и чудесно сложена...
— И вообрази, не имѣетъ ни малѣйшаго успѣха у мужчинъ, потому
что кислая. На Пасху у насъ гостилъ мой двоюродный братъ Костя и однажды, вечеромъ попробовалъ Лелю легонько ущипнуть и что жъ ты думаешь,—она крикъ подняла. Дура, и больше ничего...
Леля чувствовала, что о ней говрятъ и не могла заснуть до двухъ часовъ. Сѣно, которымъ былъ набитъ домашняго производства матрацъ, кололо бока, назойливо пищалъ комаръ и казалось, что въ комнатѣ невидимо присутствуетъ душа экономки Марьи Ивановны.
Леля отворила окно, но все-таки было душно, а главное въ одиночествѣ и въ темнотѣ особенно ясно рисовалась полная ненужность существованія. Хотѣлось въ одной рубахѣ убѣжать къ пруду и не утопиться, а такъ посидѣть въ купальнѣ, подышать ночной прохладой, дождаться разсвѣта и поглядѣть, какъ загорается востокъ.
Леля надѣла туфли и безшумно пробѣжала въ кухню. Тяжело дышала кухарка, бормотала что-то во снѣ горничная, проснулся фокстерьеръ Вилли, потянулся, подергалъ задней ногой и побѣжалъ вслѣдъ за Лелей. Въ саду было тихо, а вверху звѣздно. Не гудѣли возлѣ пруда лягушки и не было холодно въ одной сорочкѣ. И тѣлу, и душѣ сразу стало легче. Уже не хотѣлось ни о чемъ думать.
Медленно шла Леля по дорожкѣ къ пруду. Машинально сорвала розу и слегка уколола пальцы. До купальни оставалось таговъ двадцать и захотѣлось это пространство пробѣжать. Леля такъ и сдѣлала. Стало почти весело. Въ купальнѣ Леля вспомнила, что съ тѣхъ поръ, какъ живетъ въ этой усадьбѣ, только въ первый разъ побѣжала бѣгомъ. Въ эту же ночь стало почему-то ясно, что Соня, которую въ институтѣ Леля считала
На Лелю вообще никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія, и когда пріѣзжали гости, то многихъ забывали даже съ ней познакомить. И случалось, что новый человѣкъ за обѣдомъ или за завтракомъ, указывая глазами на Лелю, спрашивалъ: — А что это за барышня?
И ему всегда отвѣчали:
— А это одна дѣвица гоститъ у насъ, окончила въ прошломъ году институтъ и вотъ никакъ не можетъ найти себѣ мѣста учительницы...
— Ахъ, такъ, отвѣчалъ гость... и продолжалъ разрѣзать кусокъ индѣйки.
Въ уѣздный городъ за мясомъ и за покупками посылали не часто и поэтому ѣли по большей части птицу.
Владѣльцу усадьбы, старому отставному генералу Матвѣеву было рѣшительно все равно, что подаютъ, потому что онъ уже давно питался одними кашками и варенцами. Генеральша была моложе своего супруга на пятнадцать лѣтъ и вмѣстѣ съ дочерью Соней цѣлый день суетилась и проклинала погоду, потому что, когда приходило время косить сѣно, шелъ дождь, а когда начинало колоситься жито, вдругъ наступала мучительная и длительная засуха.
Генеральши всѣ боялись, а генерала никто.
У Лели, которая считалась подругой Сони, въ присутствіи генеральши пропадалъ аппетитъ. Генеральша косилась на нее и, поджавъ губы, произносила:
— Пожалуйста не строй изъ себя душечку, мы и такъ знаемъ, что ты святая и что теперь Петровъ постъ. Кушай, кушай...
Леля опускала рѣсницы и насильно глотала.
Въ серединѣ іюня къ Сонѣ пріѣхала еще одна институтская подруга, дочь
директора департамента, Лида Страшинская и поэтому Лелю временно переселили въ комнату умершей съ полгода тому нзадъ старушки экономки.
Никогда не бывавшая въ деревнѣ Лида задавала Сонѣ цѣлый рядъ вопросовъ, а когда раздѣлась и легла въ постель, немного помолчала и опять спросила:
— А что дѣлаетъ у васъ Леля?
— Леля Иванова? Она, какъ въ институтѣ была кислая, такъ и здѣсь кислая... Старается быть чѣмъ-нибудь полезной, но только изъ этого ничего не выходитъ. Въ прошломъ году папа,—онъ всегда къ ней внимателенъ, — послалъ ее записать сколько копенъ ячменя на каждой десятинѣ, ну, Леля отправилась и сейчасъ же подколола себѣ ногу, а потомъ двѣ недѣли лежала съ нарывомъ... А вотъ еще недавно послали ее въ городъ за покупками, она потеряла двадцать пять рублей и потомъ цѣлую недѣлю ревѣла и была такая кислая, что просто ужасъ. Осенью папа нашелъ ей, наконецъ, мѣсто учительницы, она должна была явиться къ инспектору народныхъ училищъ, но вдругъ заболѣла свинкой и вдобавокъ заразила еще и Варю. Надоѣла она... Уѣзжала бы поскорѣе куданибудь...
— Неужели у нея нѣтъ родныхъ?— спросила Лида.
— Отецъ ея умеръ, когда мы всѣ еще были въ институтѣ, а затѣмъ она жила у замужней сестры, по сестра приревновала ее къ супругу и вотъ тогда Леля написала мнѣ отчаянное письмо, а я, конечно, ее пригласила и съ тѣхъ поръ она живетъ у насъ...
— А вѣдь она хорошнеькая и чудесно сложена...
— И вообрази, не имѣетъ ни малѣйшаго успѣха у мужчинъ, потому
что кислая. На Пасху у насъ гостилъ мой двоюродный братъ Костя и однажды, вечеромъ попробовалъ Лелю легонько ущипнуть и что жъ ты думаешь,—она крикъ подняла. Дура, и больше ничего...
Леля чувствовала, что о ней говрятъ и не могла заснуть до двухъ часовъ. Сѣно, которымъ былъ набитъ домашняго производства матрацъ, кололо бока, назойливо пищалъ комаръ и казалось, что въ комнатѣ невидимо присутствуетъ душа экономки Марьи Ивановны.
Леля отворила окно, но все-таки было душно, а главное въ одиночествѣ и въ темнотѣ особенно ясно рисовалась полная ненужность существованія. Хотѣлось въ одной рубахѣ убѣжать къ пруду и не утопиться, а такъ посидѣть въ купальнѣ, подышать ночной прохладой, дождаться разсвѣта и поглядѣть, какъ загорается востокъ.
Леля надѣла туфли и безшумно пробѣжала въ кухню. Тяжело дышала кухарка, бормотала что-то во снѣ горничная, проснулся фокстерьеръ Вилли, потянулся, подергалъ задней ногой и побѣжалъ вслѣдъ за Лелей. Въ саду было тихо, а вверху звѣздно. Не гудѣли возлѣ пруда лягушки и не было холодно въ одной сорочкѣ. И тѣлу, и душѣ сразу стало легче. Уже не хотѣлось ни о чемъ думать.
Медленно шла Леля по дорожкѣ къ пруду. Машинально сорвала розу и слегка уколола пальцы. До купальни оставалось таговъ двадцать и захотѣлось это пространство пробѣжать. Леля такъ и сдѣлала. Стало почти весело. Въ купальнѣ Леля вспомнила, что съ тѣхъ поръ, какъ живетъ въ этой усадьбѣ, только въ первый разъ побѣжала бѣгомъ. Въ эту же ночь стало почему-то ясно, что Соня, которую въ институтѣ Леля считала