* * *
Войны прегрозные раскаты И колыханія знаменъ—
Часы неслыханной расплаты,— Да будетъ врагъ испепеленъ.
И совершитъ Господь судъ правый; Нашъ врагъ безчисленно силенъ
Но не царить имъ надъ Варшавой... Да будетъ врагъ испепеленъ. Я знаю дни. Я вижу числа...
Мы всѣ бойцы... Насъ милліонъ...
Ихъ броситъ вспять царица Висла... Да будетъ врагъ испепеленъ. И Нѣманъ древній и могучій Какъ змѣй ужалитъ у Веленъ
И страшенъ громъ, и вѣщи тучи... Да будетъ врагъ испепеленъ...
За все воздастъ Господь Всеправый И гнѣвъ Господенъ раскаленъ,
Да будутъ нѣмцы за Варшавой! Да будетъ врагъ испепеленъ!
Гр. С.
Двѣ любви.
Зиму Щавинскій проводилъ въ столицѣ, а лѣто—въ Финляндіи, много читалъ, много работалъ, но до сихъ поръ не могъ получить самостоятельной каѳедры по новой русской литературѣ и оставался—доцентомъ,—засохъ. Правые профессора считали его своимъ, а лѣвые тоже своимъ, и Щавинскій былъ увѣренъ, что это является слѣдствіемъ его искренняго и объективнаго отношенія ко всѣмъ людямъ.
Старшій братъ Валерьянъ, еще при жизни отца, получилъ мѣсто земскаго начальника и все время жилъ въ Полтавской губерніи въ родномъ селѣ, женился на дочери священника и считалъ старшаго брата Александра революціонеромъ. Они начали переписываться только послѣ смерти отца, когда явилась необходимость въ раздѣлѣ наслѣдства.
Въ послѣднихъ письмахъ Вале
ріанъ даже началъ ругаться, настойчиво требовалъ, чтобы Александръ скорѣе пріѣзжалъ и уже два раза высылалъ ему деньги на дорогу.
Но приватъ-доцентъ долго не могъ «раскачаться», предстоящая поѣздка заранѣе казалась ему утомительной, скучной и страшной, а семья брата— не симпатичной.
Главнымъ же тормазомъ была любовь, не первая, но какъ думалъ Щавинскій очень серьезная и послѣдняя.
Три года назадъ, на вечерѣ въ пользу курсистокъ, онъ случайно познакомился съ угрюмой филологичкой Аней Колесниковой. Слишкомъ полная для своихъ двадцати лѣтъ и некрасивая, эта дѣвушка говорила такимъ умнымъ и пѣвучимъ голосомъ, что Щавинскому показалось, будто онъ разговариваетъ съ артисткой московскаго художественнаго театра.
Слышались въ этихъ контральтовыхъ нотахъ и грусть и спокойствіе, похожія на тотъ объектизмъ, который ему всегда такъ нравился. Одѣта она была въ черное платье, очень скромное, даже бѣдное, съ какимъ-то темнымъ ожерельемъ на шеѣ, которое шло къ выраженію глазъ Колесниковой.
И вѣроятно потому, что Аня напомнила эту актрису и потому, что они были въ концертѣ, въ которомъ выступали и оперные и драматическіе артисты и артистки, Щавинскій заговорилъ прежде всего о театрѣ. Колесникова отвѣтила:
— Я третій годъ на курсахъ, а въ театрѣ была всего одинъ разъ,—Шаляпина слушала.
Щавинскій хотѣлъ спросить почему, но въ это время началось второе отдѣленіе концерта, а послѣ окончанія уже внизу въ вестибюлѣ, Аня потеря
Войны прегрозные раскаты И колыханія знаменъ—
Часы неслыханной расплаты,— Да будетъ врагъ испепеленъ.
И совершитъ Господь судъ правый; Нашъ врагъ безчисленно силенъ
Но не царить имъ надъ Варшавой... Да будетъ врагъ испепеленъ. Я знаю дни. Я вижу числа...
Мы всѣ бойцы... Насъ милліонъ...
Ихъ броситъ вспять царица Висла... Да будетъ врагъ испепеленъ. И Нѣманъ древній и могучій Какъ змѣй ужалитъ у Веленъ
И страшенъ громъ, и вѣщи тучи... Да будетъ врагъ испепеленъ...
За все воздастъ Господь Всеправый И гнѣвъ Господенъ раскаленъ,
Да будутъ нѣмцы за Варшавой! Да будетъ врагъ испепеленъ!
Гр. С.
Двѣ любви.
Зиму Щавинскій проводилъ въ столицѣ, а лѣто—въ Финляндіи, много читалъ, много работалъ, но до сихъ поръ не могъ получить самостоятельной каѳедры по новой русской литературѣ и оставался—доцентомъ,—засохъ. Правые профессора считали его своимъ, а лѣвые тоже своимъ, и Щавинскій былъ увѣренъ, что это является слѣдствіемъ его искренняго и объективнаго отношенія ко всѣмъ людямъ.
Старшій братъ Валерьянъ, еще при жизни отца, получилъ мѣсто земскаго начальника и все время жилъ въ Полтавской губерніи въ родномъ селѣ, женился на дочери священника и считалъ старшаго брата Александра революціонеромъ. Они начали переписываться только послѣ смерти отца, когда явилась необходимость въ раздѣлѣ наслѣдства.
Въ послѣднихъ письмахъ Вале
ріанъ даже началъ ругаться, настойчиво требовалъ, чтобы Александръ скорѣе пріѣзжалъ и уже два раза высылалъ ему деньги на дорогу.
Но приватъ-доцентъ долго не могъ «раскачаться», предстоящая поѣздка заранѣе казалась ему утомительной, скучной и страшной, а семья брата— не симпатичной.
Главнымъ же тормазомъ была любовь, не первая, но какъ думалъ Щавинскій очень серьезная и послѣдняя.
Три года назадъ, на вечерѣ въ пользу курсистокъ, онъ случайно познакомился съ угрюмой филологичкой Аней Колесниковой. Слишкомъ полная для своихъ двадцати лѣтъ и некрасивая, эта дѣвушка говорила такимъ умнымъ и пѣвучимъ голосомъ, что Щавинскому показалось, будто онъ разговариваетъ съ артисткой московскаго художественнаго театра.
Слышались въ этихъ контральтовыхъ нотахъ и грусть и спокойствіе, похожія на тотъ объектизмъ, который ему всегда такъ нравился. Одѣта она была въ черное платье, очень скромное, даже бѣдное, съ какимъ-то темнымъ ожерельемъ на шеѣ, которое шло къ выраженію глазъ Колесниковой.
И вѣроятно потому, что Аня напомнила эту актрису и потому, что они были въ концертѣ, въ которомъ выступали и оперные и драматическіе артисты и артистки, Щавинскій заговорилъ прежде всего о театрѣ. Колесникова отвѣтила:
— Я третій годъ на курсахъ, а въ театрѣ была всего одинъ разъ,—Шаляпина слушала.
Щавинскій хотѣлъ спросить почему, но въ это время началось второе отдѣленіе концерта, а послѣ окончанія уже внизу въ вестибюлѣ, Аня потеря