— Почему?—спросила было дѣвушка, но въ эту минуту въ публикѣ произошло какое-то волненіе. Дама въ желтомъ платьѣ вдругъ отклонилась, схватясь рукою за косякъ. Она тихо выгибалась назадъ, межъ тѣмъ какъ пожилая дама тщетно силилась втащить ее въ аванложу, отдирая руку, впившуюся въ дверь. Проходившіе недоумѣвали, пересмѣиваясь. Лобанчиковой почему-то показалось, что незнакомка была взволнована шопотомъ Алексѣя Ивановича, который она могла какимъ-то чудомъ услышать .
Если она и не слышала, то отлично могла видѣть, что Туринъ что-то говорилъ невѣстѣ и что эти слова относились къ ней. Между тѣмъ старуха все тащила свою спутницу внутрь ложи и ей никто не помогалъ. Екатерина Михайловна вдругъ освободила свою руку изъ-подъ руки жениха и бросилась вверхъ по лѣстницѣ.
— Катя, куда вы?—спросилъ было Туринъ, но та, ничего не отвѣчая, продолжала подниматься. Вернулась она почти сейчасъ же, держа въ рукѣ стаканъ воды. Увидя воду, всѣ будто поняли, что съ барыней просто дурно и, успокоившись, стали, расходиться. Тѣмъ болѣе, что звонокъ уже звонилъ конецъ антракту.
Дама въ желтомъ полулежала на диванѣ, старуха разстегивала ей лифъ сзади, ворча и трясясь:
— Пусть она выпьетъ воды! Не бойтесь, это—простой обморокъ, она навѣрное утомилась, въ театрѣ такъ душно!..—говорила Екатерина Михайловна, разсматривая молодую женщину. Небольшае лицо съ острымъ носомъ и большими темными вѣками было просто и какъ-то изысканно. Оно могло бы принадлежать свѣтской дамѣ и простой крестьянкѣ,— очень русское, несмотря на черные, вѣроятно, глаза, черные, но не синеватые, волосы и продолговатый овалъ.
— Что это за выходки, Екатерина Михайловна? Идемте въ нашу ложу... Что подумаетъ ваша матушка!—раздалось за Лобанчиковой.
— Выходки? Мнѣ не нравится вашъ тонъ, Алексѣй Ивановичъ! — начала было дѣвушка, но сдержалась, взяла упавшій на полъ свой редикюль и вышла, сопровождаемая униженными благодарностями старухи, между тѣмъ какъ незнакомка только что, можетъ быть, на звукъ мужского голоса, медленно открыла огромные, томно замерцавшіе глаза.
2.
Вернулись домой въ нѣкоторомъ разстройствѣ, хотя Катина мать и не замѣтила, что Екатерина Михайловна заходила въ ложу къ незнакомкѣ. Алексѣй Ивановичъ былъ вѣжливъ и ласковъ, но извѣстная досада не сходила съ его не особенно выразительнаго лица. Кажется, это былъ первый вечеръ съ тѣхъ поръ, съ тѣхъ двухъ недѣль, какъ Туринъ сдѣлался объявленнымъ женихомъ Екатерины Михайловны, что они разстались не то что поссорившимися, а какъ-то не совсѣмъ любовно. Невѣста не обратила па это особеннаго вниманія, все еще не оправившись отъ происшествія въ балетѣ. Въ сущности никакого происшествія не было и во всякомъ случаѣ оно никакимъ образомъ не касалось, даже не могло касаться Лобанчиковой и ея жениха, но у нея не выходило изъ памяти простое и изысканное лицо дамы, лежавшей въ обморокѣ, ея робкій стѣсненный и вмѣстѣ съ тѣмъ вызывающій видъ, ея богатое, нѣсколько смѣшное платье и мерцающіе глаза. Екатерина Михайловна хотѣла было даже спросить у брата Сережи, не знаетъ ли онъ, кто эта женщина, но побоялась его насмѣшекъ.
Заплетая косы на ночь, она опять вспоминала то лицо и внимательно взглянула въ зеркало. Въ ночномъ туалетѣ она еще больше казалась деревенской барышней. Да Екатерина Михайловна и въ самомъ дѣлѣ проводила большую часть времени въ имѣніи, мѣсяца на четыре только пріѣзжая въ Петроградъ, да и то только послѣдніе два года. До семнадцати лѣтъ была въ Смольномъ и тоже не видѣла города, выѣзжая на праздникъ въ деревню.
— Какъ у меня блеститъ носъ! Нужно попудрить!—подумала дѣ-. вушка, сама не зная, зачѣмъ на ночь пудрить носъ,—и протянула руку къ редикюлю, гдѣ была тетрадочка съ пудреной бумагой. Въ редикюлѣ тетрадки не оказалось. Тамъ была крошечная пудреница съ вѣнчикомъ на крышкѣ, карандашъ для губъ, сильно надушенный платокъ въ мелкихъ синихъ цвѣточкахъ, полумужское портмонэ и связка ключей.
— Боже мой, кто же это мнѣ все сюда наложилъ?
Катя замкнула редикюль и посмотрѣла на него снаружи. Синій штофъ, вздернутый на синіе же шнурки, былъ ей такъ знакомъ! Она обвела комнату глазами и вдругъ быстро
подошла къ сдѣланной уже постели. На ночномъ столикѣ лежалъ совершенно такой же редикюль, гдѣ находилась и тетрадка съ пудрой и всѣ другія Катины вещи. Екатерина Михайловна поднесла одинъ мѣшочекъ къ другому—всякій бы спуталъ! Навѣрное, она своего не брала... но чей же этотъ? той дамы?.. Катя, очевидно, ошиблась и захватила его изъ чужой аванложи... Она снова открыла его и съ любопытствомъ перебирала каждую вещь, будто онѣ могли чтонибудь сказать о своей хозяйкѣ... Понюхала сильные духи... не очень хорошіе! Въ портмонэ была мелочь, пятирублевая бумажка и нѣсколько карточекъ: Зинаида Евгеньевна Солнцева. Казанская, № такой-то.
— Такъ вотъ какъ ее зовутъ! Зинаида Евгеньевна. Подходитъ! Отчего же съ ней случился обморокъ?..
Въ первый разъ Катя не замѣтила маленькой записной книжки со сломаннымъ карандашомъ, изъ которой почти всѣ листики были выдраны. На уцѣлѣвшихъ было написано:
Сторожу на кладбищѣ—15 рублей. Два часа придетъ Анна Евграфовна. Въ переплетную послать.
И потомъ двѣ даты: 17 марта и 2 октября.
Эти даты были поставлены вверху страницы, а подъ ними карандашемъ нарисованные въ безпорядкѣ головы, лошади, домикъ, корабликъ, дерево. Рисунокъ былъ неумѣлый, будто художникъ не стремился къ искусству, а чертилъ въ задумчивости, что придется, думая, можетъ быть, тяжело, можетъ быть, влюбленно о верхнихъ двухъ числахъ.
Лобанчикова тоже задумалась.
— 2 октября и 17 марта, что это за числа? знакомыя какія-то! .. День рожденія и имянины Алексѣя Ивановича... Они тѣ же. Вотъ странное совпаденіе.
3.
Екатерина Михайловна никому не сказала о чужомъ редикюлѣ, рѣшивъ отнести его на Казанскую самой. Она надѣялась увидѣть Солнцеву, сама не зная точно, для чего ей это нужно. Выбрала воскресное утро, сказавъ, что пойдетъ къ обѣднѣ съ Сережей,—и потомъ, отпустивъ его до двѣнадцати часовъ, чтобы тогда снова сойтись въ соборѣ и вернуться вмѣстѣ,—сейчасъ же сама, торопясь и оглядываясь, наняла извозчика на Казанскую.
Обстановка передней и маленькой
гостиной, куда Екатерину Михай