мяжной Руси. Увы,—для Болотникова, как и для Пугачева и многих других, Москва явилась только местом гибели и крушения его планов.
Но все бесчисленные, кровавые неудачи не ослабляли значения Москвы как центра притяжёния для всех последующих революционных движений. До начала XIX в., превратившего Петербург в крупнейший центр нашей тяжелой промышленности, все—без исключения—революционеры верили, что только Москва сможет «дать свободу» всей стране.
Но время шло. Бюрократический Петербург к концу XVIII в. становится, вместе с тем, центром отечественного просвещения. В рядах чиновной знати и богатого офицерства, одновременно с распространением масонства, зарождается и политическая фронда. Вспыхивает и на-время озаряет небосклон реакции декабристское движение, задушенное пытками, казнями и рудниками. И все же это движение, одновременно вспыхнувшее и на юге, нашедшее себе отклик в Мо
скве и других центрах, как бы раскрывает впервые перед Россией и другое лицо бездушно-чиновничьего Петербурга и перебрасывает первый мост между ними. Петербург о 1825 г. начинает жить общей жизнью со всей остальной недовольной Россией,—и отныне история революционного движения должна писаться в двух центрах.
Развитие нашей промышленности, усиление торговых связей с Западной Европой через «окно, прорубленное Петром», эра лихорадочного железнодорожного строительства, центром которого становится Петербург, и проч.,—во второй половине
XIX в. совершенно преображают социально-политическую физиономию нашей официальной столицы. «Соперничествомежду Петербургом и Москвой в области активного револю
ционного движения уже не всегда кончается в пользу второй. В то время, как в «славянофильской» Москве спорят, дискуссируют, философствуют,—спорят дерзко и иногда вызываю
ще, на глазах у начальства,—в «западническом» Петербурге несмотря на недреманное око III Отделения, злейший сыск и провокацию, зреет подпольное движение, создаются кон
Но все бесчисленные, кровавые неудачи не ослабляли значения Москвы как центра притяжёния для всех последующих революционных движений. До начала XIX в., превратившего Петербург в крупнейший центр нашей тяжелой промышленности, все—без исключения—революционеры верили, что только Москва сможет «дать свободу» всей стране.
Но время шло. Бюрократический Петербург к концу XVIII в. становится, вместе с тем, центром отечественного просвещения. В рядах чиновной знати и богатого офицерства, одновременно с распространением масонства, зарождается и политическая фронда. Вспыхивает и на-время озаряет небосклон реакции декабристское движение, задушенное пытками, казнями и рудниками. И все же это движение, одновременно вспыхнувшее и на юге, нашедшее себе отклик в Мо
скве и других центрах, как бы раскрывает впервые перед Россией и другое лицо бездушно-чиновничьего Петербурга и перебрасывает первый мост между ними. Петербург о 1825 г. начинает жить общей жизнью со всей остальной недовольной Россией,—и отныне история революционного движения должна писаться в двух центрах.
Развитие нашей промышленности, усиление торговых связей с Западной Европой через «окно, прорубленное Петром», эра лихорадочного железнодорожного строительства, центром которого становится Петербург, и проч.,—во второй половине
XIX в. совершенно преображают социально-политическую физиономию нашей официальной столицы. «Соперничествомежду Петербургом и Москвой в области активного револю
ционного движения уже не всегда кончается в пользу второй. В то время, как в «славянофильской» Москве спорят, дискуссируют, философствуют,—спорят дерзко и иногда вызываю
ще, на глазах у начальства,—в «западническом» Петербурге несмотря на недреманное око III Отделения, злейший сыск и провокацию, зреет подпольное движение, создаются кон