„Милые призраки“.

(Сонъ въ зимнюю ночь.).
Внутренность сгорѣвшей сцены театра Нез-лобина, залитая водой, закоптѣлая, заваленная обломками, обугленными балками, обрывками истлѣвшихъ декорацій. Полночь. Со всѣхъ сторонъ начинаютъ слетаться призраки такъ недавно подвизавшихся здѣсь героевъ и героинь. Образуется тѣсная, смутно раз
личаемая группа. Въ тишинѣ морозной, зимней ночи слышны грустные голоса и вздохи печальные.
«О р л е н о к ъ».
Въ моей душѣ мучительная рана... Какой финалъ! Какъ рокъ порой суровъ! «Орленокъ»—я, я-—дѣтище Ростана, Меня игралъ милашка-Лихачевъ.
Какія въ кассѣ ни были бы цѣны, Давалъ я сборы три сезона здѣсь.
И больше нѣтъ моей любимой сцены,
И «инвентарь» въ огнѣ погибъ мой весь!..
Мелиса н да. Я зовусь «Принцессой Грезой», Красотой извѣстна всѣмъ,
Со столичйой, пошлой прозой Я не связана ничѣмъ.
Передъ публикой московской, Обаятельно мила,
Въ воплощеніи Рутковской Я на сценѣ здѣсь жила.
Но жестокій рокъ бездушенъ, И теперь всему конецъ:
Жоффруа корабль разрушенъ, Мой погибъ въ огнѣ дворецъ!
«X и щ н и ц а». Сгорѣла сцена днемъ,
Дымъ къ облакамъ пуская... Въ сравненіи съ огнемъ, Я—хищница какая?
Онъ все здѣсь смелъ долой, Здѣсь оживемъ когда мы?
Огонь—вотъ хищникъ злой,
Вотъ кто—сюжетъ для драмы!..
«Р е в н о с т ь».
Я—-«Ревность» Арцыбашева, Изруганная прессою,
Но для театра нашего Была доходной пьесою!
Да, счастье такъ загадочно, Папаша мой ругается:
Ахъ, «авторскихъ» порядочно Съ пожаромъ онъ лишается!
«П с и ш а».
Меня постигъ зимой Трагическій удѣлъ:
И авторъ умеръ мой,
И мой театръ сгорѣлъ!..
И въ жилахъ стынетъ кровь. Подумаю когда:
Театръ воскреснетъ вновь, Но авторъ—никогда!
(Плачетъ).
«Пригвожденные». Что стоите, удрученные?
Отчего беретъ васъ жуть?
Не жалѣемъ «Пригвожденные» Этой сцены мы ничуть!
Для Москвы всегда плѣнительный, Насъ театръ не приковали:
Здѣсь постигъ насъ положительный, И заслуженный «провалъ»!..
«Р о м а н ъ».
Меня, шельдоновскій «Романъ», Должна была смотрѣть столица.
Но... сцены нѣтъ, разбитъ весь планъ, И не откроется страница!
Попалъ нежданно я въ бѣду,— Разсчеты наши часто таютъ... Въ другой театръ я попаду,
Но здѣсь меня не прочитаютъ!..
Блѣдный разсвѣтъ. Хлопья снѣга, сквозь раскрытую крышу, падаютъ на сцену. Призраки- исчеза
ютъ. Возникаетъ неясный шумъ пробуждающагося столичнаго утра...

„Кумирамъ“.

(Письмо зрителя).
Въ первомъ номерѣ «Кулисъ» была напечатана небольшая статья г. Южина.
Уважаемый авторъ этой статьи правъ говоря, что лицемѣрная добродѣтель нашего «широкаго, лишенна
го грязи» (какая иронія!) свободнаго міра, сдѣлала кулисы складомъ своихъ же пороковъ. Съ легкость!® въ сердцѣ, не замѣчая бревна въ собственномъ глазу, такіе фарисеи клеймятъ закулисье за распущенность нравовъ, кричатъ о продажности, лжи и всевозможныхъ порокахъ въ актерской массѣ.
Но это люди—скользящіе по поверхности. Имъ, въ сущности, нгътъ никакого дѣла до театра. Онъ не затрагиваетъ ихъ глубины.
Они смотрятъ на театръ, какъ на интересную иг.рушку, которой можно поразвлечься отъ скуки, на актеровъ—-какъ на фигляровъ, обязанныхъ ихъ забавлять за деньги.
Мнѣніе такихъ людей не идетъ въ счетъ.
Другимъ же—кулисы представляются прекраснымъ, но отравленнымъ садомъ. Все въ немъ—тайна, загадка, полная влекущихъ и темныхъ чаръ.
Многіе изъ насъ, читая книги, въ которыхъ бичуются нравы кулисъ, или слушая разсужденія о демо
рализующемъ вліяніи подмостковъ на человѣческую душу, подумаютъ съ сомнѣніемъ: «А у насъ то все въ порядкѣ? Неужели мы. настолько чисты и хороши, чтобы имѣть право бросить камень?»
Нѣтъ, нашъ міръ—безнравственный, лживый, продажный міръ. Но мы привыкли къ этому, мы не ужасаемся.
Ничего свѣтлаго, прекраснаго,—пусть мимолетнаго, какъ метеоръ, но яркаго. А мы тоскуемъ по идеалу, по красивой сказкѣ-мечтѣ, по кумиру, которому мсглибы молиться__
Гдѣ искать ихъі—Въ жизни—ихъ нѣтъ, такъ въ искусствѣ.
Мы. идемъ въ театръ съ тоскующей душой, полной еще своихъ мелкихъ, жалкихъ интересовъ.
Но вотъ поднялся занавѣсъ... И вся та пыль, котороя осѣла на нашу душу въ «томъ» другомъ мірѣ, какъ будто смывается чистымъ весеннимъ дсждемъ.
И за эти яркія переживанія мы безконечно благодарны тѣмъ, кто ихъ вызываетъ, кто заставляетъ насъ повѣрить въ сказку, въ красивый обманъ.
Но все наше горе, наше страданіе въ томъ, что мы не умѣемъ вѣритъ наполовину; мы уже не можемъ отдѣлить вымыселъ—отъ жизни, создателей его—отъ тво
римыхъ ими образовъ. И, съ радостью нашедшихъ, мы слѣпо несемъ на алтарь новаго идеала, новыхъ кумировъ—нашу неудовлетворенную вѣру, нашу душу, любовь, мечты о прекрасномъ, нездѣшнемъ...
Конечно, театръ непогрѣшимъ. Конечно, артистъ выше толпы. Мы въ немъ не можемъ видѣть просто слабаго человѣка, какъ и мы.
Нѣтъ, онъ для насъ полубогъ, совершающій только прекрасные поступки. Мы хотимъ вѣрить, что онъ жи
ветъ, и дѣйствуетъ, и мыслитъ такъ же благородно и красиво, какъ и на сценѣ. Иначе, мы не могли бы
вѣрить въ тѣ слова, которыя слышимъ изъ его устъ на сценѣ.
Въ этой слѣпой вѣрѣ—наша трагедія.
Тамъ, гдѣ мы думаемъ увидѣть кристальную чистоту, глубину, красоту—мы нерѣдко встрѣчаемъ только пошлость. Душа наша.оскорблена до боли... Мы глу
боко страдаемъ. ..Мы боимся остаться въ жизни въ темнотѣ, опять безъ искры свѣта.
Не упрекайте-же насъ за тяжелыя обвиненія: «когда намъ больно,—развѣ мы не кричимъ?» Кто изъ насъ виноватъі
Виноваты ли мы—люди, что наша человѣческая душа тоскуетъ безъ идеала, безъ боговъ, которымъ могли бы поклоняться?
Виноваты ли вы, земные кумиры, что не можете дать намъ этсго?
Вы отвѣтите: «смотрите на насъ проще, жизненнѣе, уничтожьте пьедесталы: мы такіе же люди».
Нѣтъ. Мы не можемъ не хотимъ... Намъ нуженъ свѣтъ... Пусть это ложные боги! Все равно—лишь бы боги! Лучше закроемъ глаза и будемъ снова лгать..
Н.
Р. Мецъ.