гробъ, свой и одновременно съ этимъ Божій; тогда все увидишь, него теперь знать незачѣмъ“. Невозможно не сблизить съ этимъ странное

изреченье (и вѣру) египтянъ: „всякій умершій становится Озирисомъ“. Такъ что въ руки
умершаго вкладывали свитокъ словъ отъ его лица, съ пустымъ мѣстомъ для его собствен
наго (личнаго) имени, начинавшійся такъ: „я, Озирисъ (такой-то, имя)“... И у насъ „покойники“ нѣсколько обоготворяются: мы имъ кланяемся, кадимъ, вокругъ—зажженныя свѣчи; чуть только нѣтъ восклицанія: „этотъ Озирисъ—живъ“!

*

На всемъ пространствѣ трагедіи, въ ея человѣкообразной, не „озиріанской“ еще части, Эдипъ скорбитъ; скорбитъ, недоумѣваетъ, ропщетъ язы
комъ смертныхъ на участь; хотя и мелькаютъ слова („вкрапленныя“?): „развѣ моя это воля? я несу участь, а воля здѣсь—боговъ“. Онъ про
ходитъ какъ трагическое (пассивное) лицо, „несетъ крестъ свой“, какъ мы привыкли гово
рить о страдающихъ. „О, почему боги не из

бавятъ меня отъ этой чаши ужаснаго, которую я пью“, „почему она не минула меня?“ „зачѣмъ

вообще она, кому это нужно, для чего нужно“? Вопросъ не земной, на который на землѣ и не было дано никогда отвѣта. Однако, въ рощѣ Эвменидъ былъ данъ отвѣтъ, который, выслушавъ, Тезей изрекъ:
Чтобъ память сказавшаго («умершаго», для прочихъ
зрителей) почтить,
Безконечна моя благодарность!
Сказалъ-ли это Эдипъ тоже въ качествѣ пассивнаго лица? Конечно — нѣтъ! конечно— онъ сказалъ какъ Лиръ, игравшій бы ранѣе только „роль Лира“; пожалуй, какъ Шекспиръ- Лиръ, вдругъ разъяснившій всю трагедію, и даже указавъ на себя, сказавши: „зрители, вы напрасно не плакали еще сильнѣе, жалобнѣе, страшнѣе: это все, принятое вами за зрѣлище и вымыселъ, дѣйствительно было—со мною, со Мною“. Позволимъ себѣ съ большой буквы написать Шекспира. Въ трагедіи Софокла проис
ходятъ перевоплощенія. Эдипъ уходитъ въ рощу, чтобы сказать наединѣ Тезею, кто онъ въ точности; не даромъ гремитъ громъ, молніи сверкаютъ, и появляются всѣ знаменія—„вотъ-вотъ!!“ Не да
ромъ потомъ и Тезей говоритъ такъ задумчиво о могилѣ „друга“... Всякій человѣкъ дѣлается
Озирисомъ (мнѣніе египтянъ), а одинъ разъ Озирисъ, по ихъ же сказанію, очутился царемъ. Тезею Эдипъ разсказываетъ то самое, что было показано зрителямъ; тайна сообщенія—именно эта трагедія, только что увидѣнная аѳинянами: откуда и вырвались обвиненія „посвященныхъ“ (безъ объясненія и доказательства), что Софоклъ выдалъ тайну элевзинскихъ таинствъ. Но выдалъли точно? Нисколько: ибо все равно все осталось непонятнымъ безъ нѣкоторыхъ дополнительныхъ словъ, можетъ быть совершенно про
стыхъ, но во всякомъ случаѣ не сказанныхъ.
И тайна „выдалась“ для посвященныхъ, которые и до трагедіи ее знали; а кто ея не зналъ—и послѣ трагедіи не узналъ; однако, скульптуру „саги“, безъ души,—увидѣлъ. Мы ниже при
ведемъ длинную выпись изъ Апулея, гдѣ точно также что-то „разсказывается и скрывается“, „становится явно и остается тайно“—и повидимому самое простое. Пока-же закончимъ свою мысль: мы упомянули, что на электричество не одинаково реагируетъ разная среда, по ко
торой оно пробѣгаетъ. Такъ и миѳъ Эдипа: для насъ это не нужное, не бывающее, невозможное! Въ полномъ смыслѣ—неинтересное и даже для мысли дающее только то, что можетъ дать... ну, хоть рожденье младенца шиворотъ-на-выворотъ, съ головою на мѣстѣ ногъ и обратно—предметъ
кунсткамеры Петра Великаго, куда собирались всякіе „уродцы“—не болѣе. Такъ, это—въ нашей средѣ. Но, впрочемъ, сказавъ о нашей средѣ— мы вынуждены умолкнуть. Приведемъ только аналогію. Здѣсь (на этомъ свѣтѣ) весь міръ гладится „по шерсткѣ“, въ одну сторону, отчего произошелъ и самый наклонъ волосъ, у всѣхъ опредѣленныхъ животныхъ, въ одну опредѣ
ленную сторону. Всѣ планеты обращаются около своихъ центровъ (какъ свѣтилъ и какъ оси), кажется съ востока на западъ. Но даже
и въ планетно-звѣздномъ мірѣ есть какое-то тѣло, одно или два, обращающееся наоборотъ: вѣрный признакъ органическаго (не меха

ническаго, не „бездушнаго“) сложенія міра.

Словомъ, если есть „по шерсткѣ“, и, напр., „сей свѣтъ“ весь „по шерсткѣ“ гладится и гла
дитъ, то болѣе чѣмъ возможно ожидать, что въ мірѣ, гдѣ „все другое“—все идетъ тоже, какъ въ той исключительной планетѣ, или, напр., „противъ шерстки“. Впрочемъ, я говорю уподобленіями, сравненіями, не зная ничего опредѣ