Рванулся вѣтеръ, налетѣлъ ураганъ. Все закружило, завертѣло.
— Я хочу говорить! Говорить! Видѣть и говорить...
И нѣмая заговорила. И первыми и послѣдними ея словами было:
Прекрасенъ ураганъ, заглушающій
мои робкія слова! Какъ чудно все видѣть и обо всемъ говорить! Реви же, ураганъ!
И пусть всѣ слѣпые прозрятъ и нѣмые раскроютъ свои уста! Пусть всѣ видятъ и всѣ говорятъ!..
Больше она ничего не видала и ничего не говорила. И только деревья шумѣли цѣп
кими вѣтвями, въ которыхъ прятались исполинскіе пауки и чудовища...
Нашъ обѣдъ былъ сосредоточенно-молчаливъ. Всѣ старались не гремѣть посудою, не лязгать ножами, не жевать громко...
И было тихо у насъ въ нашей, доселѣ шумливой семьѣ, гдѣ за обѣдомъ всѣ и всегда были веселы и смѣшливы.
Нашъ обѣдъ былъ серьезно-сосредоточенномолчаливъ.
И виновникъ нашей сосредоточенности, нашъ Костя, наша гордость и будущее украшеніе наше, въ теченіе восьми лѣтъ изучающій науки намъ, родителямъ, на утѣшеніе, церкви и отечеству на пользу, онъ сидѣлъ и спѣшно жевалъ бифштексъ.
— Можно встать? — спросилъ онъ, и въ его голосѣ мы разслышали что-то необычайное.
Онъ быстро всталъ и ушелъ въ свою комнату. И когда онъ выходилъ, всѣ мы, до маленькой Мурочки, понимали, что онъ,—наша гордость, торопится идти готовиться къ испытанію въ томъ,
чтò онъ дастъ намъ въ утѣшеніе, а церкви и отечеству въ пользу.
Онъ вышелъ изъ-за стола, чтобы готовиться къ завтрашнему экзамену по исторіи.
Онъ вышелъ. И остались за столомъ всѣ тѣ, которымъ не надо было утѣшать родителей и приносить пользу церкви и государству.
Мурочка стала просить еще третьяго. Ей сказали вполголоса:
— Нельзя... У Кости завтра экзаменъ!
И двѣ чистыхъ, кристальныхъ слезинки повисли на ея рѣсницахъ, готовыя скатиться на салфетку.
14 когда онѣ скатились, я вытеръ ротъ и, не- . слышно ступая, прокрался въ свой кабинетъ, чтобы поспать въ то время, когда мой родной сынъ готовится къ выполненію гражданскаго долга.
Я рѣшился и легъ.
Пружина дивана подъ тяжестью моего тѣла зазвенѣла.
Я замеръ отъ испуга и прошепталъ ей: — Тсс...
И долго я прилаживался, боясь повторенія подобныхъ случаевъ.
Наконецъ, я вытянулся и закрылъ глаза...
— Я хочу говорить! Говорить! Видѣть и говорить...
Что-то зашумѣло, загудѣло, показались огни.
И нѣмая заговорила. И первыми и послѣдними ея словами было:
Прекрасенъ ураганъ, заглушающій
мои робкія слова! Какъ чудно все видѣть и обо всемъ говорить! Реви же, ураганъ!
И пусть всѣ слѣпые прозрятъ и нѣмые раскроютъ свои уста! Пусть всѣ видятъ и всѣ говорятъ!..
Больше она ничего не видала и ничего не говорила. И только деревья шумѣли цѣп
кими вѣтвями, въ которыхъ прятались исполинскіе пауки и чудовища...
КОШМАРЪ
Нашъ обѣдъ былъ сосредоточенно-молчаливъ. Всѣ старались не гремѣть посудою, не лязгать ножами, не жевать громко...
И было тихо у насъ въ нашей, доселѣ шумливой семьѣ, гдѣ за обѣдомъ всѣ и всегда были веселы и смѣшливы.
Нашъ обѣдъ былъ серьезно-сосредоточенномолчаливъ.
И виновникъ нашей сосредоточенности, нашъ Костя, наша гордость и будущее украшеніе наше, въ теченіе восьми лѣтъ изучающій науки намъ, родителямъ, на утѣшеніе, церкви и отечеству на пользу, онъ сидѣлъ и спѣшно жевалъ бифштексъ.
— Можно встать? — спросилъ онъ, и въ его голосѣ мы разслышали что-то необычайное.
Онъ быстро всталъ и ушелъ въ свою комнату. И когда онъ выходилъ, всѣ мы, до маленькой Мурочки, понимали, что онъ,—наша гордость, торопится идти готовиться къ испытанію въ томъ,
чтò онъ дастъ намъ въ утѣшеніе, а церкви и отечеству въ пользу.
Онъ вышелъ изъ-за стола, чтобы готовиться къ завтрашнему экзамену по исторіи.
Онъ вышелъ. И остались за столомъ всѣ тѣ, которымъ не надо было утѣшать родителей и приносить пользу церкви и государству.
Мурочка стала просить еще третьяго. Ей сказали вполголоса:
— Нельзя... У Кости завтра экзаменъ!
И двѣ чистыхъ, кристальныхъ слезинки повисли на ея рѣсницахъ, готовыя скатиться на салфетку.
14 когда онѣ скатились, я вытеръ ротъ и, не- . слышно ступая, прокрался въ свой кабинетъ, чтобы поспать въ то время, когда мой родной сынъ готовится къ выполненію гражданскаго долга.
Я рѣшился и легъ.
Пружина дивана подъ тяжестью моего тѣла зазвенѣла.
Я замеръ отъ испуга и прошепталъ ей: — Тсс...
И долго я прилаживался, боясь повторенія подобныхъ случаевъ.
Наконецъ, я вытянулся и закрылъ глаза...