Страничка изъ дневника поэта.

Я началъ писать стихи очень рано.
Мое первое стихотвореніе было очень кратко, но выразительно.
Я помню: былъ жаркій лѣтній день. Солнце сверкало. Мнѣ долго не подавали моей любимой кашки, и я капризничалъ. Моя няня, которую я звалъ «няка», успокаивала меня.
А я гнѣвался и плакалъ и болталъ ногами. А когда кашка была подана, я проговорилъ: — Няка-бяка!
До сихъ поръ помню, какъ моя мать бросилась ко мнѣ и стала меня цѣловать, утверждая, что я — прелесть и паинька. Изъ кабинета прибѣжалъ папа и басомъ сказалъ:
— Онъ будетъ поэтомъ и знаменитостью!
Бабушка разрыдалась отъ моей рифмы. Тетя стала разсказывать про своего умершаго на дуэли жениха,
который писалъ отличныя стихотворенія, воспѣвалъ небеса и страдалъ по временамъ запоемъ. Мало того сама «няка» умильно улыбалась и пророчила мнѣ большую литературную извѣстность.
Моя рифма поправилась и мнѣ самому, и при всякомъ удобномъ случаѣ, а особенно при гостяхъ, я нарочно хвастался своими способностями и говорилъ:
— Няка-бяка.
Потомъ я подросъ. Мнѣ стукнуло 12 лѣтъ.
И я сталъ писать о «ней», о звѣздахъ, о розахъ. Рифмовалъ «глазки» и «ласки», «луна» и «она», «страданіе» и «рыданіе».
Моихъ стиховъ пикто нe печаталъ. Но надъ ними я плакалъ самъ.
Потомъ мнѣ стало 16 лѣтъ.
У меня образовался большой кругъ читателей — мои товарищи по школѣ. Я рифмовалъ для нихъ «красотка» и «кокотка», «ночная тишь» и «ты вся дрожишь». Печатать это было стыдно.
Къ 20-ти годамъ мои стихи напоминали во всемъ Надсона, и кокотокъ смѣнилъ «мой братъ усталый» или нѣчто подобное.
Потомъ я все росъ и росъ. Событія проходили мимо. Я откликался на каждое движеніе души, на каждое біеніе сердца, откликался душою и сердцемъ и несъ свои произведенія въ редакціи.
Но меня не печатали, не печатали упрямо.
Я отдѣлывалъ свой стихъ, работалъ, трудился и къ 30 годамъ достигъ совершенства.
Теперь я рифмую «рабы» и «гробы», ищу рифму къ слову «застѣнокъ», воспѣваю свободу, забываю о личномь счастьѣ, зову людей на бой, возмущаюсь неправдой, возмущаюсь рабствомъ...
Теперь я пишу стихи кровью сердца.
Но ни одна редакція меня не печатаетъ, и редакторы приходятъ въ ужасъ отъ моихъ мыслей.
Не начать ли мнѣ теперь сначала, съ «няки-бяки», съ «кокотки-красотки», съ дѣтскаго лепета?
Это, кажется, еще цензурно, и редакторы не придутъ въ ужасъ.
Только напечатаютъ-ли?

ПЕРЕДЪ ПРИЛИВОМЪ

Черныя волны съ краснымъ отливомъ
Бѣгутъ, бѣгутъ...
Чайки и стоны надъ мертвымъ заливомъ
И тамъ, и тутъ... Гордыя рѣчи, побѣдные крики
Крѣпнутъ, растутъ. Въ черныя волны безсильные клик и
Зовутъ, зовутъ.
Тучи свинцовыя мрачнымъ покровомъ
Вездѣ лежатъ. Черныя волны катятся съ ревомъ
Впередъ, назадъ... Берегъ таится и ждетъ молчаливо,
Чего-то ждетъ.
Близится мигъ вожделѣнный прилива... Идетъ, идетъ...
Жутко и страшно предъ грознымъ приливомъ
И тамъ, и тутъ... Черныя волны съ краснымъ отливомъ
На насъ бѣгутъ...
Итогъ
— Во что обошлась исторія съ «Потемкинымъ?» — По подсчету папаши-Суворина: самъ бро
неносецъ — 12 милліоновъ, убытки въ Одессѣ— 50 милл., сраму на 500 мил. Итого: 562 милліона!..
Ночныя тѣни.