половину состоянія господина Обормотова и съ тѣхъ поръ безплодно разыскивался полиціей.
*
* *
Все это не менѣе случайно, чѣмъ паденіе карниза на вашу голову, выигрышъ на биржѣ, плохая погода въ то время, какъ вы надѣли свѣтлый костюмъ.
Въ этомъ еще нѣтъ никакого издѣвательства надъ человѣческимъ умомъ. Это все интересно, но не поучительно. Это все еще только комбинація, но не фантазія.
*
* *
Кичливое торжество фантазіи начинается тамъ, гдѣ кинематографъ, минуя случайные элементы, начинаетъ пробовать свои неограниченныя силы въ области обычнаго, повседневнаго. Бѣлое по
лотно его язвительно смотритъ на арбузное поле людскихъ головъ, раскинувшееся передъ нимъ и думаетъ:
— Вы, арбузы, приросшіе къ своимъ стеблямъ, вы полагаете, что и жизнь имѣетъ свой стебелекъ, который ее привязываетъ къ вашей грузной землѣ?
И въ отвѣтъ на этотъ дышащій сарказмомъ вопросъ, мертвое полотно вдругъ оживаетъ и
вопреки всѣмъ клятвеннымъ увѣреніямъ геометріи на своей плоскости и въ своей плоскости вос
производить живыя тѣла всѣхъ трехъ измѣреній и даже немного того хитрѣе...
***
Передъ вами бѣгутъ мужчины и женщины, перепрыгивая черезъ ограды, черезъ рвы, пере
бираясь черезъ рѣчки: они бѣгутъ минуту, двѣ три, девять, пятнадцать, бѣгутъ такъ долго и
такъ скоро, что у васъ, который больше одной минуты не можетъ добросовѣстно бѣжать, при
видѣ этого нескончаемаго титаническаго бѣга начинаетъ кружиться голова и замирать сердце.. Если бы они пробѣжали еще столько-же, сколько бѣжали сейчасъ передъ вами, вамъ сдѣлалось-бы
дурно: ваше хилое тѣло уже не только само не въ состояніи выполнять тѣхъ функцій, для которыхъ предназначено, но не можетъ даже вы
нести болѣе или менѣе очевиднаго воплощенія идеи этихъ функцій. Замѣтьте, что эта гурьба мужчинъ и женщинъ, бѣгущихъ и скачущихъ на полотнѣ кинематографа, могла бы двигаться также еще часъ, два, сутки, двое, сколько угодно...
Развивая неограниченно обычное теченіе повседневныхъ явленій, кинематографъ создаетъ кар
тины дѣйствительно полныя ужаса. Стоя передъ его блѣднымъ, призрачнымъ полотномъ, глядя на людей спокойно снимающихъ головы со своихъ плечъ и играющихъ ими, какъ, шарами, на людей проходящихъ сквозь стѣны и спокойно шествующихъ по потолку вверхъ ногами, глядя на мертвецовъ, слетающихся со всѣхъ сторонъ и на оживающіе скелеты, видя какъ, сбѣжавшись съ не
большого разстоянія, нѣсколько прелестно одѣтыхъ дамъ неожиданно вскакиваютъ другъ въ друга, соединяются другъ въ другѣ и вмѣстѣ образуютъ не что иное, какъ толстую свинью, видя все это, не чувствуете ли вы себя снова ребенкомъ?
* * *
Не сидитъ ли въ полутемной комнатѣ на вашей кровати старая няня, шепчущая вамъ такія жут
кія, такія несбыточныя сказки?.. Отъ нихъ оста
навливается у васъ дыханіе, сердце сжимается и
кожа шевелится на головѣ... Подросши вы такъ презрительно относились къ этимъ сказкамъ; вы
смѣялись надъ ними и считали нужнымъ заявить вашимъ дѣтямъ, растущимъ въ «новомъ» направленіи, что все это чепуха, всякія бабы-яги, колдуны и оборотни.
Берегитесь, чтобы дѣти ваши не перестали вамъ вѣрить!
*
* *
Но апофеозъ торжества кинематографа это тотъ моментъ, когда завѣдующій имъ механикъ, съ небрежнымъ видомъ производитъ нѣсколько легкихъ манипуляцій и дѣлаетъ то, что такъ часто дѣлаетъ хотя бы и всякій шкиперъ на финляндскомъ пароходикѣ: дѣлаетъ ходъ «на
задъ». Но на пароходѣ — машинѣ умной такой пріемъ не вызываетъ ничего, кромѣ именно, «хода назадъ». На кинематографѣ же... О, когда это происходитъ съ кинематографомъ, то хва
тайтесь, хватайтесь скорѣе за вашу голову, въ которой заключенъ вашъ умъ. Держите его крѣпче, держите, пожалуйста, чтобы онъ не лопнулъ отъ зависти, ха, ха!..
*
* *
Господинъ съ лицомъ не менѣе умнымъ, чѣмъ ваше, только что докурившій свою сигару и не
брежно выплюнувшій остатокъ ея на дорожку вдругѣ, по незримому и неслышному приказу «назадъ»... Видитъ, что отвергнутый имъ оку
*
* *
Все это не менѣе случайно, чѣмъ паденіе карниза на вашу голову, выигрышъ на биржѣ, плохая погода въ то время, какъ вы надѣли свѣтлый костюмъ.
Въ этомъ еще нѣтъ никакого издѣвательства надъ человѣческимъ умомъ. Это все интересно, но не поучительно. Это все еще только комбинація, но не фантазія.
*
* *
Кичливое торжество фантазіи начинается тамъ, гдѣ кинематографъ, минуя случайные элементы, начинаетъ пробовать свои неограниченныя силы въ области обычнаго, повседневнаго. Бѣлое по
лотно его язвительно смотритъ на арбузное поле людскихъ головъ, раскинувшееся передъ нимъ и думаетъ:
— Вы, арбузы, приросшіе къ своимъ стеблямъ, вы полагаете, что и жизнь имѣетъ свой стебелекъ, который ее привязываетъ къ вашей грузной землѣ?
И въ отвѣтъ на этотъ дышащій сарказмомъ вопросъ, мертвое полотно вдругъ оживаетъ и
вопреки всѣмъ клятвеннымъ увѣреніямъ геометріи на своей плоскости и въ своей плоскости вос
производить живыя тѣла всѣхъ трехъ измѣреній и даже немного того хитрѣе...
***
Передъ вами бѣгутъ мужчины и женщины, перепрыгивая черезъ ограды, черезъ рвы, пере
бираясь черезъ рѣчки: они бѣгутъ минуту, двѣ три, девять, пятнадцать, бѣгутъ такъ долго и
такъ скоро, что у васъ, который больше одной минуты не можетъ добросовѣстно бѣжать, при
видѣ этого нескончаемаго титаническаго бѣга начинаетъ кружиться голова и замирать сердце.. Если бы они пробѣжали еще столько-же, сколько бѣжали сейчасъ передъ вами, вамъ сдѣлалось-бы
дурно: ваше хилое тѣло уже не только само не въ состояніи выполнять тѣхъ функцій, для которыхъ предназначено, но не можетъ даже вы
нести болѣе или менѣе очевиднаго воплощенія идеи этихъ функцій. Замѣтьте, что эта гурьба мужчинъ и женщинъ, бѣгущихъ и скачущихъ на полотнѣ кинематографа, могла бы двигаться также еще часъ, два, сутки, двое, сколько угодно...
Развивая неограниченно обычное теченіе повседневныхъ явленій, кинематографъ создаетъ кар
тины дѣйствительно полныя ужаса. Стоя передъ его блѣднымъ, призрачнымъ полотномъ, глядя на людей спокойно снимающихъ головы со своихъ плечъ и играющихъ ими, какъ, шарами, на людей проходящихъ сквозь стѣны и спокойно шествующихъ по потолку вверхъ ногами, глядя на мертвецовъ, слетающихся со всѣхъ сторонъ и на оживающіе скелеты, видя какъ, сбѣжавшись съ не
большого разстоянія, нѣсколько прелестно одѣтыхъ дамъ неожиданно вскакиваютъ другъ въ друга, соединяются другъ въ другѣ и вмѣстѣ образуютъ не что иное, какъ толстую свинью, видя все это, не чувствуете ли вы себя снова ребенкомъ?
* * *
Не сидитъ ли въ полутемной комнатѣ на вашей кровати старая няня, шепчущая вамъ такія жут
кія, такія несбыточныя сказки?.. Отъ нихъ оста
навливается у васъ дыханіе, сердце сжимается и
кожа шевелится на головѣ... Подросши вы такъ презрительно относились къ этимъ сказкамъ; вы
смѣялись надъ ними и считали нужнымъ заявить вашимъ дѣтямъ, растущимъ въ «новомъ» направленіи, что все это чепуха, всякія бабы-яги, колдуны и оборотни.
Берегитесь, чтобы дѣти ваши не перестали вамъ вѣрить!
*
* *
Но апофеозъ торжества кинематографа это тотъ моментъ, когда завѣдующій имъ механикъ, съ небрежнымъ видомъ производитъ нѣсколько легкихъ манипуляцій и дѣлаетъ то, что такъ часто дѣлаетъ хотя бы и всякій шкиперъ на финляндскомъ пароходикѣ: дѣлаетъ ходъ «на
задъ». Но на пароходѣ — машинѣ умной такой пріемъ не вызываетъ ничего, кромѣ именно, «хода назадъ». На кинематографѣ же... О, когда это происходитъ съ кинематографомъ, то хва
тайтесь, хватайтесь скорѣе за вашу голову, въ которой заключенъ вашъ умъ. Держите его крѣпче, держите, пожалуйста, чтобы онъ не лопнулъ отъ зависти, ха, ха!..
*
* *
Господинъ съ лицомъ не менѣе умнымъ, чѣмъ ваше, только что докурившій свою сигару и не
брежно выплюнувшій остатокъ ея на дорожку вдругѣ, по незримому и неслышному приказу «назадъ»... Видитъ, что отвергнутый имъ оку