Это было для меня выгодно во всѣхъ смыслахъ. Пріятель отошелъ отъ меня разсерженнымъ.
Онъ былъ моимъ другомъ. Мы служили въ одномъ и томъ же вѣдомствѣ, занимались одними и тѣми же дѣлами и одинаково любили свою службу.
Словомъ, мы были, какъ двѣ капли воды, похожи другъ на друга. И не случись того, что
случилось за послѣдній годъ, мы продолжали бы оставаться друзьями.
Но бури послѣдняго времени, къ моему неудовольствію, совершенно вывели моего друга пріятеля изъ духовнаго равновѣсія. Онъ сталъ браниться чаще обыкновеннаго, быть недовольнымъ и называть меня и себѣ подобныхъ име
нами, утерявшими въ настоящее время всякій обидный смыслъ.
Мы всѣ недоумѣвали и приходили къ убѣжденію, что мой пріятель дурно кончитъ свою служебную карьеру и что виновникомъ этого будетъ онъ самъ. Даже его многосемейность и мно
годѣтность не могли повліять на измѣненіе его образа мыслей.
И сегодня, разговаривая о самыхъ обыкновенныхъ и ежедневно повторяющихся исторіяхъ, мы разошлись во взглядахъ и настолько, что пріятель ушелъ отъ меня въ самомъ скверномъ располо
женіи духа. Онъ утверждалъ, что всѣ мы обязаны жить и думать по циркулярамъ и инструк
ціямъ, а это, очевидно, ненормально и требуетъ реформы.
Я возражалъ, указывая, что циркулярныя предписанія вызываются самою необходимостью, что безъ нихъ мы, какъ коровы безъ пастырей, что мы, какъ кони безъ узды.
Пріятель, повторяю, разсердился и ушелъ.
Я продолжалъ оставаться въ гамакѣ. Я покачивался въ немъ, и самыя сладкія послѣобѣденныя грезы прилетали ко мнѣ. Я думалъ о ско
ромъ возвращеніи моей милой женушки Полечки, о ея прелестныхъ волосахъ, о ея ямочкахъ на разныхъ частяхъ тѣла, о томъ, что сосѣдская горничная Феклуша имѣетъ столь же прелестныя формы, но менѣе прелестные волосы; я грезилъ о томъ, о чемъ позволительно думать и грезить всякому добропорядочному и честному гражда
нину и даже не только думать, но и осуществлять сіе въ дѣйствіяхъ безнаказанно.
Я грезилъ и покачивался, покачивался и грезилъ.
И вдругъ передо мною очутился опять мой пріятель. Его волосы были непрелестны и всклокочены, на физіономіи были ямочки отъ давнопрошедшей оспы, самъ онъ былъ внѣ себя и горѣлъ негодованіемъ.
— Я вернулся, — сказалъ онъ, я пришелъ къ тебѣ, чтобы спросить тебя, имѣешь ли ты право предаваться своимъ грезамъ?
— Да, — отвѣтилъ я, ничуть не сердясь, - ибо мои грезы о супружескихъ удобствахъ жизни
суть грезы, не воспрещенныя закономъ, ниже циркулярнымъ разъясненіемъ!
— Полагаешь-ли ты, что то, что не есть воспрещено, есть дозволено?
— Нѣтъ! — отвѣтствовалъ я. — Такое толкованіе могло бы привести насъ къ пагубнымъ послѣдствіямъ!
— Слѣдовательно, твое толкованіе ведетъ тебя къ пагубнымъ послѣдствіямъ?
Логика сія меня поразила, и я растерялся.
Пріятель воспользовался моимъ замѣшательствомъ и заговорилъ.
— Вотъ ты и попался, кнутолюбище! И ты— правъ! Ты не имѣешь никакого права грезить о формахъ своей жены, а также и о тѣлосложе
ніи сосѣдской горничной, Феклуши. Эти мечты, какъ таковыя, не воспрещены, но и не дозволены. По твоей теоріи и для нихъ требуется циркулярное разрѣшеніе!
Я былъ подавленъ.
— Я вопрошаю далѣе! снова заговорилъ пріятель. — Можешь ли ты говорить человѣку «вы»?
— Ежели подъ «человѣкомъ» разумѣть лакея, то я не обязанъ говорить ему «вы»... Ежели ра
зумѣть подъ человѣкомъ какое-либо другое лицо, то это зависитъ отъ его служебнаго положенія и тому подобныхъ условій...
— Такъ! А имѣешь ли ты право сморкаться? — спросилъ пріятель.
— Полагаю... началъ было я.
— Не полагай, а отвѣтствуй! И ты не имѣешь никакого права сморкаться...
— Если въ присутствіи особъ четвертаго класса...
— Все равно!
— Позволь, позволь...
— Не позволю! Чтобы сморкаться, по твоей теоріи, требуется предписаніе циркулярное или сепаратное... Мало того. Имѣешь ли ты право вынимать платокъ?
— Какой платокъ?
— Чтобы сморкаться! Носовой?..
- Полагаю, что это также зависитъ отъ особы...
— Вздоръ! Не имѣешь права даже вынимать платка! Гдѣ циркуляръ? гдѣ это твое право? Не запрещено? А дозволено? а?
Пріятель подбѣжалъ къ гамаку и сталъ меня раскачивать.
Я кричалъ, но пріятель качалъ меня и качалъ такъ высоко, что всякія мысли и грезы о женкѣ и Феклушѣ вылетѣли сами собою.
Вдругъ толчокъ... И я проснулся.
Веревки отъ гамака оборвались, и я лежалъ, лежалъ, поверженный во прахъ.
Нижнія конечности въ верхней ихъ части болѣли.
Къ чему сіе и не есть ли сіе слѣдствіе моего суемудрія?
чинъ
Онъ былъ моимъ другомъ. Мы служили въ одномъ и томъ же вѣдомствѣ, занимались одними и тѣми же дѣлами и одинаково любили свою службу.
Словомъ, мы были, какъ двѣ капли воды, похожи другъ на друга. И не случись того, что
случилось за послѣдній годъ, мы продолжали бы оставаться друзьями.
Но бури послѣдняго времени, къ моему неудовольствію, совершенно вывели моего друга пріятеля изъ духовнаго равновѣсія. Онъ сталъ браниться чаще обыкновеннаго, быть недовольнымъ и называть меня и себѣ подобныхъ име
нами, утерявшими въ настоящее время всякій обидный смыслъ.
Мы всѣ недоумѣвали и приходили къ убѣжденію, что мой пріятель дурно кончитъ свою служебную карьеру и что виновникомъ этого будетъ онъ самъ. Даже его многосемейность и мно
годѣтность не могли повліять на измѣненіе его образа мыслей.
И сегодня, разговаривая о самыхъ обыкновенныхъ и ежедневно повторяющихся исторіяхъ, мы разошлись во взглядахъ и настолько, что пріятель ушелъ отъ меня въ самомъ скверномъ располо
женіи духа. Онъ утверждалъ, что всѣ мы обязаны жить и думать по циркулярамъ и инструк
ціямъ, а это, очевидно, ненормально и требуетъ реформы.
Я возражалъ, указывая, что циркулярныя предписанія вызываются самою необходимостью, что безъ нихъ мы, какъ коровы безъ пастырей, что мы, какъ кони безъ узды.
Пріятель, повторяю, разсердился и ушелъ.
Я продолжалъ оставаться въ гамакѣ. Я покачивался въ немъ, и самыя сладкія послѣобѣденныя грезы прилетали ко мнѣ. Я думалъ о ско
ромъ возвращеніи моей милой женушки Полечки, о ея прелестныхъ волосахъ, о ея ямочкахъ на разныхъ частяхъ тѣла, о томъ, что сосѣдская горничная Феклуша имѣетъ столь же прелестныя формы, но менѣе прелестные волосы; я грезилъ о томъ, о чемъ позволительно думать и грезить всякому добропорядочному и честному гражда
нину и даже не только думать, но и осуществлять сіе въ дѣйствіяхъ безнаказанно.
Я грезилъ и покачивался, покачивался и грезилъ.
И вдругъ передо мною очутился опять мой пріятель. Его волосы были непрелестны и всклокочены, на физіономіи были ямочки отъ давнопрошедшей оспы, самъ онъ былъ внѣ себя и горѣлъ негодованіемъ.
— Я вернулся, — сказалъ онъ, я пришелъ къ тебѣ, чтобы спросить тебя, имѣешь ли ты право предаваться своимъ грезамъ?
— Да, — отвѣтилъ я, ничуть не сердясь, - ибо мои грезы о супружескихъ удобствахъ жизни
суть грезы, не воспрещенныя закономъ, ниже циркулярнымъ разъясненіемъ!
— Полагаешь-ли ты, что то, что не есть воспрещено, есть дозволено?
— Нѣтъ! — отвѣтствовалъ я. — Такое толкованіе могло бы привести насъ къ пагубнымъ послѣдствіямъ!
— Слѣдовательно, твое толкованіе ведетъ тебя къ пагубнымъ послѣдствіямъ?
Логика сія меня поразила, и я растерялся.
Пріятель воспользовался моимъ замѣшательствомъ и заговорилъ.
— Вотъ ты и попался, кнутолюбище! И ты— правъ! Ты не имѣешь никакого права грезить о формахъ своей жены, а также и о тѣлосложе
ніи сосѣдской горничной, Феклуши. Эти мечты, какъ таковыя, не воспрещены, но и не дозволены. По твоей теоріи и для нихъ требуется циркулярное разрѣшеніе!
Я былъ подавленъ.
— Я вопрошаю далѣе! снова заговорилъ пріятель. — Можешь ли ты говорить человѣку «вы»?
— Ежели подъ «человѣкомъ» разумѣть лакея, то я не обязанъ говорить ему «вы»... Ежели ра
зумѣть подъ человѣкомъ какое-либо другое лицо, то это зависитъ отъ его служебнаго положенія и тому подобныхъ условій...
— Такъ! А имѣешь ли ты право сморкаться? — спросилъ пріятель.
— Полагаю... началъ было я.
— Не полагай, а отвѣтствуй! И ты не имѣешь никакого права сморкаться...
— Если въ присутствіи особъ четвертаго класса...
— Все равно!
— Позволь, позволь...
— Не позволю! Чтобы сморкаться, по твоей теоріи, требуется предписаніе циркулярное или сепаратное... Мало того. Имѣешь ли ты право вынимать платокъ?
— Какой платокъ?
— Чтобы сморкаться! Носовой?..
- Полагаю, что это также зависитъ отъ особы...
— Вздоръ! Не имѣешь права даже вынимать платка! Гдѣ циркуляръ? гдѣ это твое право? Не запрещено? А дозволено? а?
Пріятель подбѣжалъ къ гамаку и сталъ меня раскачивать.
Я кричалъ, но пріятель качалъ меня и качалъ такъ высоко, что всякія мысли и грезы о женкѣ и Феклушѣ вылетѣли сами собою.
Вдругъ толчокъ... И я проснулся.
Веревки отъ гамака оборвались, и я лежалъ, лежалъ, поверженный во прахъ.
Нижнія конечности въ верхней ихъ части болѣли.
Къ чему сіе и не есть ли сіе слѣдствіе моего суемудрія?
чинъ