Я не понимаю, о какой пушкѣ идетъ рѣчь, но слышу опять ревъ фабричныхъ трубъ.
Выпейте чайку!
Опять я пью спитой чай и подхожу къ окну. Гдѣ-то ходятъ, ѣздятъ, говорятъ, волнуются. И ничего этого я не вижу, и только фабричныя трубы упрямо поддерживаютъ безцвѣтное, холодное небо и стоятъ передъ моими глазами.
Я высовываюсь изъ окна. Мнѣ душно. Смотрю внизъ.
У меня подкашиваются ноги. Я добираюсь до постели и теряю сознаніе. Гдѣ-то что-то хруститъ, рѣзко, коротко.
И чудится мнѣ потомъ, что ничего нѣтъ, ни города, ни граммофона, что никому не нужно куда-то спѣшить, что колонада фабричныхъ трубъ не коптитъ и не кричитъ по нѣскольку разъ въ день.
Недѣлю ужъ лежитъ! Горитъ весь... Въ больницу надо!..
Это говорятъ рядомъ со мною, но я не могу открыть глазъ.
Что-то льютъ мнѣ въ ротъ. Я сжимаю губы и зубы. Вливаютъ насильно...
Потомъ я кричу и открываю глаза. Никого нѣтъ, и въ окно глядитъ свинцовое небо.
Я поднимаюсь на кровати. Городъ спитъ, колонада трубъ поддерживаетъ небо...
И вмѣсто отвѣта откуда-то снизу до моего слуха доносится поджариваніе граммофона:
«Маланья моя, лупоглазая моя! Босикомъ домой ходила...»
Я не разбираю словъ, но слышу визгъ. Съ трудомъ подхожу къ окну, нагибаюсь: окно со
сѣдки открыто, штора спущена и на ней виденъ силуэтъ ея и какого-то мужчины: они обнимаются...
«Босикомъ домой ходила, лупоглазая...»
Я не могу двинуться съ мѣста. Кружится голова, трубы вертятся, вертится небо. Нѣтъ ни дыма, ни копоти... Тихо... Мольба чья?..
— Боленъ онъ, боленъ давно! Въ больницу его надо!
— Ничего: тамъ вылѣчатъ! Тамъ есть... — Да хоть доктора спросите!
Тамъ доктора есть... свои есть...
Кто-то входитъ, меня берутъ, несутъ...
Я прихожу въ сознаніе. И нѣтъ ни трубъ, ни граммофона, ни Маланьи, ни дѣвушки съ худой грудью... Гдѣ я?.. Молчаніе...
Изъ уличныхъ встрѣчъ.
— Что это значитъ, ваше превосходительство? Вы въ городѣ?
— Да, какъ видите. Никуда не поѣхалъ. — Почему же?
— Въ Крымъ и на Кавказъ страшно, въ деревню какъ-то неловко, знаете, и тоже не совсѣмъ безопасно, а заграницу прямо стыдно.
И-А-О-
Напротивъ меня, этажомъ ниже, раскрыто окно. Сверху мнѣ видно что-то розовое, и черезъ минуту слышу шипящіе звуки. Это граммофонъ поетъ визгливо и хрипло:
«Нѣтъ, ты — не мой, Я — не твоя,
Тебя отнимутъ у меня!..»
Въ окно высовывается дѣвушка въ розовой кофточкѣ и глядитъ на меня. У нея безцвѣтные глаза и худая грудь. Она улыбается, а граммофонъ пожариваетъ:
«Нѣтъ, ты — нe мой!..»