СТЕБЕЛЬ И КОРЕНЬ
Проживали въ столичномъ градѣ въ нѣкоемъ благоукрашенномъ мезонѣ дворянскій сынъ Автономъ и сынъ кухарки Евелпистъ. Первый обиталъ въ великолѣпномъ бельэтажѣ, а второй — подъ угрюмыми сводами подвала.
Автономъ, какъ сынъ привилегированныхъ родителей, отъ младыхъ ногтей былъ пріучаемъ къ бомондному образу жизни. Науки проходилъ по
особымъ нарочито къ аристократическимъ мозгамъ приспособленнымъ программамъ, а какъ будущій администраторъ былъ упражняемъ въ искусствѣ повелѣвать.
Проснется Автономъ этакъ часу въ первомъ, позвонитъ. Камердинъ тутъ какъ тутъ.
— Кофе!
Принесет!..
— Назадъ! Чаю! Принесетъ чаю.
— Вонъ! какао давай!
— Ваше сіятельство, никакъ ужъ третій учитель пришодши.
— Подождетъ, не задаромъ сидитъ.
Просидитъ учитель свой часъ, запишетъ себѣ на приходъ установленную въ аристократическихъ мезонахъ пятишицу и къ слѣдующему такому же будущему администратору прослѣдуетъ.
— Одѣваться давай. Ты что же это, эфіопъ, штиблеты не такъ подаешь! — и въ морду.
Обидно камардину, — тоже за человѣка себя понимаетъ, одначе ничего не попишешь, — за тепленькое мѣстечко и не то претерпѣть можно.
Дастъ Автономъ камердину этакъ разикъ, другой по мордасамъ — и на душѣ у него послѣ вчерашнихъ карамболей точно полегче станетъ.
Выйдетъ въ аппартаменты бродитъ въ угрюмой задумчивости. Горничная Дуняша ежели подвер
нется, — въ пикантномъ мѣстечкѣ ущиплетъ — и то по привычкѣ больше, чѣмъ удовольствія ради, — вчера съ Альфоисинкой у Фелисьена то ли было!
— Ваше сіятельство, четвертый учитель при- ШОДІІІИ.
— Въ шею его! - громыхнетъ Автономъ, и опять
шаги вышагиваетъ, верхнюю губу пощипываетъ и
Изреченіе.
Ротъ данъ для того, чтобы его затыкать.
МСТИСЛАВЪ.
Воронъ.
(Изъ хрестоматіи Паульсена).
— Воронъ! воронъ! — кричали хромые, безрукіе, калѣки, убогіе.
Онъ же, взлетѣвъ на вершину креста, глядѣлъ внизъ насмѣшливо.
— Какъ? Къ Писсуаріону Писсуаріоновичу Мошкову?
— Къ нему самому.
— Довольно, душа, объ этомъ. Продолжай лучше о себѣ.
— Такъ, вотъ, измочалилась я совсѣмъ у моего редактора. И представь себѣ, какая досада: одною жизнью раньше мнѣ указано было состоять при цензорѣ.
— Ты, вѣрно, старалась припомнить, чѣмъ угодить ему. Вотъ откуда твое желаніе помнить прошлое!
— А теперь?.. Мнѣ предназначено быть дѣйствительнымъ статскимъ...
— Что ты говоришь?.. Ваше Высокопревосходительство! Я, право... смущенъ. Мое положеніе... поза... безъ мундира.
— Оставь, Платоша! Мы, вѣдь, нѣкоторымъ образомъ единоутробные.
— Какъ же такъ сразу?
— Вовсе не сразу: я пройду нѣсколько инстанцій. Сразу ничего не дѣлается.
— Позвольте, Ваше Превосходительство, а напримѣръ, фактъ рожденія?
— И ничего хорошаго. Ребенокъ тотчасъ же послѣ рожденія, получивъ право голоса, поз
воляетъ себѣ безмысленно, дерзко и безтактно кричать, производя шумъ и безпорядокъ.
— Ахъ, Ваше Превосходительство, какую пользу извлекъ я изъ бесѣды съ вами.
ИЛ. ГИЧЪ.