НЕКУДА

Дождь. Льетъ безъ конца. И желѣзная крыша надоѣдаетъ своимъ немолчнымъ гуломъ.

Въ окна глядятъ оголенныя вѣтки и стучатъ по стекламъ.

Что-то однообразное, скучное, надоѣдливое стучится въ мое существо. И страшно выйти въ садъ и заглянуть въ темноту, словно тамъ бродятъ голодные призраки ночи.

— Аксинья! Пироги-то не забудь поставить... Лампадки-то затеплила? Аксинья!

Это кричитъ моя мать, которая меня любитъ. У нея на рукахъ спитъ мой сынъ. Все въ комнатѣ мое. И эти стулья, и эти веселенькія обои которыя мы долго выбирали съ женою...

А дождь все льетъ... Жена что-то чинитъ, штопаетъ.

Я хожу по комнатѣ и прислушиваюсь къ шуму дождя. Жена встала и ушла къ матери. Я слышу, какъ онѣ разговариваютъ за перегородкой.

- У Колюши животикъ болитъ! — говоритъ мать.—Говорила я вамъ, чтобы ему не давали много варенья...

— Что же, мамаша, дѣлать! — отвѣчаетъ жена. И мнѣ странно, что моя жена называетъ мою мать «мамашей».

Онѣ ненавидятъ другъ друга, ненавидятъ безотчетно, и все-таки стараются казаться и вѣжливыми, и любящими...

Какъ отвратительно ноетъ дождь. Скоро ли ему конецъ?

Къ шуму дождя примѣшиваются посторонніе звуки: это Аксинья замѣшиваетъ тѣсто. Завтра праздникъ и будутъ пироги со свѣжей капустой. Мы каждый праздникъ ѣдимъ пироги, и это никому не кажется страннымъ.

— Я вамъ говорила, чтобы вы себѣ барежевую кофточку сшили! Никогда не слушаете... Купили дрянь, только матерію извели! Сами на себя и пеняйте...

Это мать говоритъ моей женѣ и называетъ ее на «вы». А ей хотѣлось бы броситься на мою жену и избить ее. Я это чувствую.

Онѣ обѣ вѣжливы...

Я сажусь и беру въ руки газету.

Выходитъ мать и становится за моимъ стуломъ.

— Что новаго пишутъ? — спрашиваетъ она и цѣлуетъ меня въ голову.

Дождь все еще стучитъ. Я встаю и бросаю газету.

— Конечно, если бы подошла жена и поцѣловала,— ничего бы, а то мать... Ночная кукушка денную перекукуетъ...

При чемъ тутъ кукушка? Я хожу и не отвѣ