— Гдѣ же они?
И темная, пустая улица гулко отвѣтила ей эхомъ:
— Они?
Мертво, пустынно. Даже собаки не лаютъ. Ставни домовъ притворены плотно. Нѣтъ огней. Безлюдно. Мертво.
— Гдѣ же они?
Женщина остановилась около какихъ-то воротъ и съ дикой злобой стала стучать въ нихъ. И стукъ этотъ несло эхо темной улицы, мертвое эхо, отъ котораго становилось страшно.
— Пустите меня! Я ищу ихъ, давно ищу! Ночь... Темно. Пустите!
И она бѣжала прочь, бѣжала куда-то съ безумными глазами, съ улыбкой, напоминающей улыбку ужаса.
«Они» пропали, ушли изъ дома еще вчера: онъ — высокій, некрасивый человѣкъ, она — тихая дѣвочка въ черномъ передникѣ. — Гдѣ же они?
Еще вчера они такъ нервно собирались, говорили тихо, словно скрывая что-то отъ нея. И она, мать, не поняла ихъ...
А сегодня, какъ и вчера, на улицахъ стрѣляли и лилась кровь, и звѣри, называющіе себя людьми, хотѣли убить самую мысль о свободѣ, убить мысль въ тысячахъ молодыхъ головъ...
Звѣри, которые называли себя людьми, ходили и несли смерть и разрушеніе. Ходили въ доспѣ
хахъ власти, со взоромъ упрямства и дикости. Ходили и уничтожали на пути своемъ, уничто
жали живое, уничтожали все, что могло дать ростки въ будущемъ... — Гдѣ же они?
Вопросъ этотъ сверлилъ въ головѣ женщины больную рану, какъ сверлили больныя раны изящ
ныя дамы шелковыми зонтиками, смѣшно качая своими вычурными прическами. Эти дамы, имѣю
щія дѣтей, несли ту же смерть, ту же ненависть дѣлу освобожденія, ту же злобу противъ всего, что было непохоже на обычное...
И женщины, и мужчины, и слѣпые щенятаподростки бѣжали, кричали, убивали, заступаясь
за цѣпи, лежащія на живомъ тѣлѣ, и цѣлуя пятки, надавливающія ихъ рабскія спины. Заступались и кричали:
— Смерть имъ, гордымъ, свободнымъ! Они не смѣютъ быть выше насъ! Смерть всему, что противъ цѣпей! Цѣлуйте цѣпи... Лижите пятки! Смерть имъ, ненавистнымъ!
Два дня крови, два дня стоновъ и животныхъ криковъ, два дня наускиваній и приказаній... Трупы... Темно...
— Гдѣ же они?
Грубый толчекъ остановилъ женщину.
Сѣрая шинель. Холодный блескъ. Потомъ пахнетъ.
— Чего надо?
Женщина пришла въ себя. Она увидала цѣпь солдатъ. За цѣпью лежало что-то темное и страшное.
— Они тамъ? Да? Скажи только? Тамъ они? Я успокоюсь! Скажи...
— Ступай! Не велѣно пущать...
— Мнѣ бы только узнать ихъ... Только убѣдиться. Пусти!
— Не велѣно!
Сѣрая машина повернула женщину за плечи и толкнула...
Пошелъ дождь. А женщина стояла и смотрѣла на груду, которая лежала за цѣпью. И ея глаза впотьмахъ искали... — Гдѣ же они?
И ей хотѣлось броситься впередъ, перегрызть зубами цѣпь и разобрать мертвую груду. Ей ка
залось, что она можетъ это сдѣлать. Это такъ просто: броситься и разорвать... — Прочь! Не велѣно!..
Она крикнула, крикнула опять и опять, все громче и злобнѣй.
Потомъ крики стихли... А близко-близко вспыхивала папироска, и ея красный огонекъ еле вздрагивалъ...
................................................................................Груда за цѣпью не увеличилась, какъ не увеличивается море отъ дождевыхъ капель...
— Гдѣ же они? Л-ВЪ:
И темная, пустая улица гулко отвѣтила ей эхомъ:
— Они?
Мертво, пустынно. Даже собаки не лаютъ. Ставни домовъ притворены плотно. Нѣтъ огней. Безлюдно. Мертво.
— Гдѣ же они?
Женщина остановилась около какихъ-то воротъ и съ дикой злобой стала стучать въ нихъ. И стукъ этотъ несло эхо темной улицы, мертвое эхо, отъ котораго становилось страшно.
— Пустите меня! Я ищу ихъ, давно ищу! Ночь... Темно. Пустите!
И она бѣжала прочь, бѣжала куда-то съ безумными глазами, съ улыбкой, напоминающей улыбку ужаса.
«Они» пропали, ушли изъ дома еще вчера: онъ — высокій, некрасивый человѣкъ, она — тихая дѣвочка въ черномъ передникѣ. — Гдѣ же они?
Еще вчера они такъ нервно собирались, говорили тихо, словно скрывая что-то отъ нея. И она, мать, не поняла ихъ...
А сегодня, какъ и вчера, на улицахъ стрѣляли и лилась кровь, и звѣри, называющіе себя людьми, хотѣли убить самую мысль о свободѣ, убить мысль въ тысячахъ молодыхъ головъ...
Звѣри, которые называли себя людьми, ходили и несли смерть и разрушеніе. Ходили въ доспѣ
хахъ власти, со взоромъ упрямства и дикости. Ходили и уничтожали на пути своемъ, уничто
жали живое, уничтожали все, что могло дать ростки въ будущемъ... — Гдѣ же они?
Вопросъ этотъ сверлилъ въ головѣ женщины больную рану, какъ сверлили больныя раны изящ
ныя дамы шелковыми зонтиками, смѣшно качая своими вычурными прическами. Эти дамы, имѣю
щія дѣтей, несли ту же смерть, ту же ненависть дѣлу освобожденія, ту же злобу противъ всего, что было непохоже на обычное...
И женщины, и мужчины, и слѣпые щенятаподростки бѣжали, кричали, убивали, заступаясь
за цѣпи, лежащія на живомъ тѣлѣ, и цѣлуя пятки, надавливающія ихъ рабскія спины. Заступались и кричали:
— Смерть имъ, гордымъ, свободнымъ! Они не смѣютъ быть выше насъ! Смерть всему, что противъ цѣпей! Цѣлуйте цѣпи... Лижите пятки! Смерть имъ, ненавистнымъ!
Два дня крови, два дня стоновъ и животныхъ криковъ, два дня наускиваній и приказаній... Трупы... Темно...
— Гдѣ же они?
Грубый толчекъ остановилъ женщину.
Сѣрая шинель. Холодный блескъ. Потомъ пахнетъ.
— Чего надо?
Женщина пришла въ себя. Она увидала цѣпь солдатъ. За цѣпью лежало что-то темное и страшное.
— Они тамъ? Да? Скажи только? Тамъ они? Я успокоюсь! Скажи...
— Ступай! Не велѣно пущать...
— Мнѣ бы только узнать ихъ... Только убѣдиться. Пусти!
— Не велѣно!
Сѣрая машина повернула женщину за плечи и толкнула...
Пошелъ дождь. А женщина стояла и смотрѣла на груду, которая лежала за цѣпью. И ея глаза впотьмахъ искали... — Гдѣ же они?
И ей хотѣлось броситься впередъ, перегрызть зубами цѣпь и разобрать мертвую груду. Ей ка
залось, что она можетъ это сдѣлать. Это такъ просто: броситься и разорвать... — Прочь! Не велѣно!..
Она крикнула, крикнула опять и опять, все громче и злобнѣй.
Потомъ крики стихли... А близко-близко вспыхивала папироска, и ея красный огонекъ еле вздрагивалъ...
................................................................................Груда за цѣпью не увеличилась, какъ не увеличивается море отъ дождевыхъ капель...
— Гдѣ же они? Л-ВЪ: