было наступить, такъ какъ, послѣ перенесенной органной оргіи выступилъ скрипачъ съ сона
тою Регера, написанной для скрипки соло, безъ аккомпанимента. Соната эта въ четырехъ частяхъ, причемъ каждая длилась не менѣе чет
верти часа. Глядя на искаженныя отъ ужаса лица моихъ пріятелей, мнѣ припомнилось остро
умное изрѣченіе, вложенное въ уста одному изъ геніально изображаемыхъ рисовальщикомъ Thöny въ Semplicissimus’h прусскихъ лейтенан
товъ. Послѣдній, покидая залъ симфоническаго концерта послѣ первой части какой то симфо
ніи, говоритъ своему коллегѣ: Kommen Sie, Каmarad, das Aas hat vier Sätze. Прослушавъ съ двѣ части этой необычайной сонаты Allegro и Adagio, мои спутники, люди кое что ужъ испытавшіе на своемъ вѣку и, между прочимъ, вѣрные посѣтители „вечеровъ современной музыки“, чуть не взвыли отъ ужаса и нестерпимой тоски. Но я былъ жестокъ и, по
рѣшивъ досидѣть до конца этой мучительной операціи, заставилъ ихъ дослушать послѣднія двѣ части полифоническаго чудовища, разыгран
наго на четырехъ пискливыхъ струнахъ скрипки. Сознаюсь теперь, что поступилъ по отношенію къ моимъ пріятелямъ безчеловѣчно, ибо подвигъ
этотъ и мнѣ не легко достался. По окончаніи невѣроятной сонаты, съ ея инферальнымъ скрипомъ и визгомъ, съ ея пассажами и арпеджіями,
лишенными всякаго человѣческаго, не то что музыкальнаго смысла, я чувствовалъ... вѣрнѣе, я ничего уже не чувствовалъ, ибо, за одно съ моими спутниками, потерялъ всякую спо
собность чувствовать, мыслить и говорить. Даръ сознательной рѣчи вернулся къ намъ лишь послѣ второй кружки пива, когда мы, сидя въ ресторанѣ Unter den Linden, подъ звуки всесокрушающаго галопа, стали обмѣниваться впечатлѣніями отъ концерта.
Признаюсь, общее впечатлѣніе вынесенное отъ всей массы прослушаннаго звуковаго мате

ріала никакъ нельзя было назвать пріятнымъ.

Громоздкія органныя сочиненія Регера, также какъ и неудобоваримая его скрипичная соната,
настолько утомили мое вниманіе, что самая мысль о составленіи какого-либо критическаго вывода представлялась мнѣ несбыточной. И чѣмъ большія я прилагалъ усилія, чѣмъ настойчивѣе я старался уяснить себѣ истинную художественную цѣнность твореній „новаго Баха , тѣмъ
убѣдительнѣе я ощущалъ свою неспособность къ разрѣшенію этой задачи. Напрасно я ука
зывалъ себѣ на существенныя достоинства Регеровской хмузыки, на необыкновенную ея ученость, на грандіозность замысла, на благородство полифоническаго стиля, тщетно воскрешалъ я въ своей памяти моменты (увы, довольно рѣдкіе) неподдѣльной красоты и несо
мнѣнную новизну многихъ гармоническихъ оборотовъ. Все это было напрасно, ибо всѣ эти
пріятныя воспоминанія сразу обращались въ трусливое бѣгство при первомъ же натискѣ толпы реминисценцій о неслыханныхъ терза
ніяхъ, которымъ въ продолженіе цѣлыхъ трехъ
часовъ подвергались мои органы музыкальнаго воспріятія. Къ великому неудовольствію я все болѣе убѣждался, что уловилъ изъ Регеровскихъ циклопическихъ сооруженій однѣ лишь
детали, однѣ лишь разрозненныя интересныя частности и что внутренній связующій смыслъ, художественная логика въ его произведеніяхъ, остались для меня сокрытыми. Я видѣлъ боль
шого мастера, но не находилъ художника и боялся, не проглядѣлъ-ли я послѣдняго.
И вотъ пришло время, когда мои опасенія оправдались. Художникъ-Регеръ мнѣ открылся впослѣдствіи, около мѣсяца спустя, когда, по прибытіи въ уютный и привѣтливый Франк
фуртъ на Майнѣ, мнѣ удалось познакомиться съ его новой сонатой для фортепіано и скрипки (C-dur), исполненной на одномъ изъ концертовъ собравшагося въ этомъ городѣ съѣзда герман
скихъ композиторовъ (Deutsche Tonkünstlerversammlung). О самомъ съѣздѣ, представляю
щемъ не малый интересъ, разскажу ниже. Теперь-же позволю себѣ добавить еще пару словъ объ этой сонатѣ, имѣвшей для меня тѣмъ бо
лѣе цѣнное значеніе, что она-то и дала мнѣ желанную возможность добраться до болѣе опредѣленнаго вывода о жизнености и художественныхъ размѣрахъ Регеровскаго таланта.
Въ этомъ произведеніи композиторъ видимо стремился къ полной свободѣ творчества. Порвавъ съ своимъ влеченіемъ къ архаизмамъ и нео-бахіанству, здѣсь авторъ уже не прячетъ своей личности за контрапунктическими нагроможде
ніями, даже не заботится о выдержанности стиля, а творитъ свободно и увлекательно, создавая мѣстами, особенно въ первой части сонаты, положительно чудеса изъ абсолютныхъ