въ гармоніи; какъ и въ живописи, скульптурѣ и другихъ искусствахъ, истинный художникъ не наси
луетъ матеріала, а нераздѣльно связываетъ его съ замысломъ. Если же зодчій согласно статьѣ г. Мунца рѣшеніе утилитарной задачи будетъ дополнять «свободными формами», говорящими о какомъ то другомъ идеальномъ строительствѣ», то «эта повѣсть, развиваясь по плоскостямъ стѣнъ, иносказательно и смутно» будетъ говорить лишь о бутафоріи и творческомъ банкротствѣ.
Одно изъ самыхъ распространенныхъ возраженій противъ классики есть то, что она, яко бы, засуши
ваетъ творчество и дѣлаетъ его менѣе свободнымъ. Поистинѣ обывательское возраженіе это одного по
рядка съ тѣмъ взглядомъ, что Бахъ и Бетховенъ «скучны», а Эрмитажъ наполненъ навѣвающими тоску черными полотнами. И если классика ставитъ творчеству извѣстныя рамки и накладываетъ «цѣпи» ритма, то душа художника не теряетъ отъ этого своей свободы. Вѣдь всякое искусство есть «танецъ въ цѣпяхъ», [1)] и чѣмъ тяжелѣе цѣпи, тѣмъ драгоцѣннѣе легкость и грація танца. Размѣръ стиха и рифма не мѣшаютъ поэту выразить его мысль и чувство, а лишь придаютъ имъ большую значительность и красоту. Тео
рія музыки, раскрывающая ея вѣчные законы, не связываетъ полета фантазіи композитора, а лишь облекаетъ ее въ формы, дѣлающія понятными самыя индивидуальныя переживанія. Не потому ли Скрябинъ, этотъ геніальный и дѣйствительно отечествен

ный композиторъ (не смотря на то, что говоритъ онъ міровымъ языкомъ) понятенъ не только тонкому цѣ

нителю, но и широкой публикѣ; не потому ли волнуетъ и увлекаетъ онъ не только насъ, но и «чужеземцевъ», что, несмотря на необычайныя его пережи

ванія, мы видимъ въ его произведеніяхъ логическую и строгую архитектуру музыки, не потому ли это,

что впиталъ онъ въ себя всѣ накопленныя богатства музыкальной классики?
Въ архитектурѣ, искусствѣ наиболѣе близкомъ къ музыкѣ, несравненная эрудиція, которая прі
обрѣтается изученіемъ классики, освобождаетъ душу зодчаго. Именно съ этой точки зрѣнія классика является идеальной школой.
Но не только какъ школа классика жизненна; сами архитектурныя формы классики, происходящія отъ конструктивныхъ элементовъ всего зданія и являющіяся наиболѣе рельефнымъ, чистымъ и строгимъ по совершенству выразителемъ самой кон
струкціи, всегда по существу основаны на законахъ тяготѣнія, равновѣсія, на законахъ природы; тѣмъ са
[1)] Ницше.
мымъ онѣ подчеркиваютъ и цѣлесообразность и, усугубляя значеніе формы, въ противовѣсъ формѣ самодовлѣющей даютъ архитектору просторъ, естествен
но и жизненно выполнить пространственное рѣшеніе своего замысла. И здѣсь, конечно, подразумѣвается

подъ классическими формами не только пресловутый «портикъ». Съ внѣшней стороны классика въ силу своей эластичности больше всего соотвѣтствуетъ тре

бованіямъ комфорта, свѣта и гигіены, такъ какъ для выполненія ихъ не нужно насиловать ея свойствъ. Съ другой стороны именно въ классической эпохѣ мы находимъ источники той обще

ственности, которую выдвигаетъ современная жизнь, ставя передъ зодчимъ задачи разрѣшенія общественныхъ зданій.

Наконецъ только классика способна отразить нашу причастность къ общечеловѣческой культурѣ: (и ужъ конечно ни «артиллерія» г-на Магулы заставитъ насъ отъ нея отказаться). И такъ же какъ культурность не мѣшаетъ русскому оставаться самимъ собою, такъ и классика въ архи
тектурѣ вовсе не стираетъ присущихъ ей чертъ національности.
Вся архитектура послѣ классики служитъ тому доказательствомъ. Достаточно сравнить, какъ выразилось возрожденіе классики въ Италіи и во Фран
ціи, въ какія формы вылилось барокко у насъ и въ другихъ странахъ. И не только національность, но и мѣсто и климатъ даютъ различную окраску. Срав
ните мягкую и радушную классику Москвы съ холодноватой, но зато и болѣе изысканно-строгой классикой петербургской, классикой Малороссіи съ ея куполами, крытыми гонтомъ, и мотивами рос
писей, срисованныхъ съ итальянскихъ увражей и украшенныхъ осокой и колосьяли; классикой Пскова съ ея толстыми колоннами и маленькими окнами,
имѣющей такое разительное сходство съ древними псковскими храмами.
И во всѣхъ этихъ памятникахъ ясно видно, что національныя и мѣстныя черты являлись сами собой, никто не заботился объ ихъ искусственномъ насажде
ніи, а скорѣе наоборотъ, было искреннее увлеченіе классикой и желаніе достигнуть ея совершенства. Современники даже врядъ ли различали эти черты націо
нальности и эпохи, которыя такъ ясно видны на разстояніи. Даже въ реставраціяхъ великихъ зодчихъ Возрожденія съ поразительною рельефностью высту
паютъ черты ихъ времени и индивидуальности. Съ другой стороны на разстояніи такъ же ясно раскрывается и фальшь умышленной національной окраски. Намъ уже вполнѣ понятенъ тотъ рѣзкій эпитетъ, которымъ заклеймилъ арх. Тонна его геніальный