ПОРТРЕТЫ С. А. СОРИНА.

„La ligne c’est tout“ — это слово Энгра по новому звучитъ въ наши дни . . . Какъ извѣстно, художники послѣдняго призыва, ярые анти-импрес
сіонисты, заговорили хоромъ о классицизмѣ. Имя Энгра, безподобнѣйшаго мастера линіи, стало опять боевымъ кличемъ. Долой живопись „впечатлѣнія“, прочь отъ эстетики красочнаго пятна и воздушныхъ шалостей кисти, прочь — къ устойчиво-построенной картинѣ, къ ритмическому равновѣсію, къ законо
мѣрностямъ формы! Всѣхъ громче шумятъ кубисты: угрюмый вождь ихъ, Пикассо, возрождаетъ Энгра ...
Намъ, русскимъ, это обращеніе „новыхъ“ къ искусству „вѣчныхъ“ не кажется . . . неожиданнымъ. Русская передовая живопись, еще въ концѣ 90-хъ годовъ, т. е. задолго до кубизма, восприняла тотъ „классическій урокъ“ который, въ сущности, и ука
залъ ей дорогу. Судьба ея (точнѣе петербургской ея вѣтви) не слишкомъ связана съ импрессіонизмомъ. Все движеніе „Міра Искусства“, возстановившее въ правахъ стильныя изысканности нашихъ классиковъ ХѴІӀӀ-го и начала ХІХ-го столѣтій, воспитало въ ней, передовой русской живописи, не столько чув
ство „живыхъ красокъ“, сколько, именно, вкусъ къ линіи и композиціоннымъ очарованіямъ. Независимо отъ увлеченій послѣдними словами Парижа и во
преки подходамъ „слѣва“, она осталась вѣрна этой петербургской своей традиціи. Правда, „Міръ Искусства“ явно тяготѣлъ къ графикѣ и ретроспек
тивной стилизаціи въ ущербъ „чистой живописи“, но, вѣдь, не помѣшало же это обстоятельство, ска
жемъ, Сомову, графику и стилизатору, достигнуть мастерства дѣйствительно въ энгровскомъ духѣ, не помѣшало и другому міръ-искуснику, Петрову-Водкину, возвыситься до подлинно-фресочной монументальности. Отъ „Міра Искусства“ идетъ, несомнѣнно, и тотъ идеалъ синтетическаго-очерка, кото
рымъ грезилъ, какъ завѣтною цѣлью, Сѣровъ, всю жизнь измѣнявшій московскому импрессіонизму своихъ „сѣренькихъ дней“. Отсюда же нео-академизмъ Яковлева и Шухаева, и, наконецъ, искусство
художника, которому посвящаются эти строки, С. А. Сорина. Бакстъ, прозорливо намѣтившій пути классицизма въ современной живописи черезъ „огрубѣніе и лапидарность“ (его статья въ „Апол
лонѣ“ 1909 г.), тогда же — помню, какъ сейчасъ — говорилъ мнѣ: „Міръ Искусства“ — школа модер
низма именно въ такомъ, классическомъ смыслѣ;
потому что будущая живопись назовется — l’art de la belle ligne. Теперь, когда въ борьбѣ съ импрес
сіонизмомъ европейское новаторство настроено на классическій ладъ и заблудившіеся въ тупикахъ безпредметной кубистики послѣдователи Пикассо „возрождаютъ Энгра“, эта мысль, высказанная Бак
стомъ тринадцать лѣтъ назадъ, вспоминается, какъ пророчество.
С. А. Соринъ въ ту пору не былъ міръ-искуссникомъ. Онъ высталялъ на „академическихъ“. Портреты его, густо написсанные масломъ, еще „коснѣли“ въ школьномъ реализмѣ и, пожалуй, не особенно вы
дѣлялись среди другихъ академическихъ холстовъ,
отдающихъ Рѣпинской „сочностью“ и Мюнхенскимъ колоритомъ. Но композиція Сорина уже тогда при
влекала оригинальностью: выисканностью движенія и портретной характеристики. Эти портреты нрави
лись „большой публикѣ“, хоть и не за то, что было въ нихъ хорошаго, и не нравились въ передовомъ
лагерѣ, хоть и не всегда за то, что было въ нихъ плохого. Однако, ни первое, ни второе обстоятель
ство не сбили съ пути молодого художника. Будучи самъ себѣ судьей строгимъ, онъ продолжалъ рабо
тать ревностно и методично, не складывая оружія передъ легкимъ успѣхомъ, но и не стремясь, во что бы то ни стало, „догнать“ моду. Уйдя отъ тривіаль
ности нашего академическаго мюнхенства, онъ не подался, по примѣру столькихъ бывшихъ академи
стовъ, тому новаторскому радикализму, который былъ признакомъ хорошаго тона въ „лѣвыхъ“ кругахъ. Онъ остался вѣренъ завѣту умныхъ и силь
ныхъ: работать такъ, какъ подсказываютъ личный опытъ и личный вкусъ, безъ боязни прослыть от