ского. Теперь он наполнился общественным содержанием, он социализировался, он вышел из пределов „личного бытового существования изолированного потребителя . В связи с этим изменились: облик быта, его навыки, его обиход, его „бытовое содержание, его страсти, его движения, его комедии и трагедии, его риквизит, его герои.. Нетронутое поле для драматургической обработки!
Во вторых, сместилось и отношение искусства к быту, что приводит к новым приемам и методам внутри художественной работы. Тот „бытовой жанр , чьи грехи подсчитал т. Арватов, не имеет за собой уже никаких обязательств в наше время, тем более — если говорить о нем, как о теоретической проблеме. Тот остался позади, у купцов. На место прежней созерцательнопсихологичоской и эстетической бытовщины сама жизнь выдвигает принцип строительной художественной формы, организующей быт. Работники левого фронта одни из первых пачали создавать со и говорить о ней (см. работы Чужака, Третьякова, самого т. Арватова и др.). Этот бытостроительный жанр, организованный на со
временной битовой тематике, предоставляет театру,
несомненно, не меньшие возможности, чем те, которые уже проявлены в поэзии и пространственном искусстве. И если театр несколько отстал в этом движении от словесного и пространственного конструктивизма, то только потому, что он представляет из себя более громоздкое предприятие, требующее более длительной работы для усвоения нового социального капитала. Несомненно также, что только через драматургию быто
строительный жанр передаст все свои возможности театральной форме, — иначе ему останутся только узкие
пределы абстрактного агита, который все-таки всегда пребывает над бытом (живая газета, политобозрение, иллюстрированный доклад и т. д.). Мы недаром кончили тем, с чего и начато было.
Процессы, происходящие в самодеятельной художественной работе, диктуют перспективу и профессиональному искусству.
Пьеса, рождающаяся из недр живой газеты, сигнализирует выросший запрос рабочей массы и дает место росту массовой художественной работы. Таким образом, это — явление органического порядка, а не рождение Венеры из головы Островского.
Пьеса не отрицает живой газеты, но драматургически обновляет ее, приближая к бытовой конкретности, и в
то же время выделяется в самостоятельную форму, могущую осуществить совершенно иное не „газетное художественное задание.
Та пьеса, которая выйдет из живой газеты, сохранит в себе многие ее приемы, как-то: „маску , социаль
ную интригу, установку па коллективное действие и т. д.
И, несомненно, это будет та купель, в которой примет крещение и профессиональная драматургия. Отрицание „пьесы и бытовщины не остановит этого движения.
Данное отрицание имеет только практическое значение: опасность — в огромной устойчивости старого бытового (натуралистического) жанра, который всеми своими корнями связан с купеческим и индивидуали
стическим бытом. Каждая пьеса, создаваемая в массо
вой работе, имеет дело с этой опасностью. По риск не меняет основного устремления.
В. БЛЮМЕНФЕЛЬД.
Апокалипсис прав. Мы живем под знаком „звериного числа . Звери, звери, звери — без конца. Всю зиму мы ходили смотреть тигров в цирк. И притом с совер
шенно новой точки зрения. Раньше ходили смотреть укротителей и восхищаться их храбростью, теперь па укротителя никто и внимания не обращает. Подумаешь,
невидаль! Сами бывали в таких переделках! Теперь смотрят просто тигров. Симпатичные они или не сим
патичные. А тигры, действительно, симпатичные. Такие воспитанные, такие ласковые. Кувыркаются — любо-до
рого смотреть. Это — своего рода тигровая интеллигенция, оторванная от массы и в третьем поколении воспитан
ная у Гагенбека в Гамбурге. Эти тигры никогда в джунглях и но бывали. Если их выпустить в джунгли, то они прежде всего испугаются. Темноты испугаются. Потому что привыкли к электрическому освещению. Электрифицированные, так сказать, тигры. Если их для опыта выпустить в джунгли, то они погонятся за чело
век м но для того, чтобы его съесть, а чтобы он на них посмотрел. Потому что они любят публику. Загонят
человека на дерево и начнут под деревом в чехарду играть. Конечно, если человек не будет аплодировать, то они его съедят, но человек должен быть сообрази
тельным и горячо аплодировать. Аплодисменты — лучшее средство от тигров.
Кроме тигров мы занялись еще обезьянами. Всюду обезьяны: в „Кукироле обезьяна, в „Косматой обезьяне обезьяна, в театре Революции идет пьеса с обезьяной. И всюду обезьяна уходит из клетки и посе
ляется среди людей. Если нет обезьяны, так есть клетка, как в „Пугачевщине . Если бы театры не находи
лись так далеко друг от друга, для нас, театральных обозревателей, ничего по стоило бы представить себя в огромном Тео-зоо-парке. Вот, например, клетка со львами — Малый театр. Старый лев с облезлой гривой спит и старается держать хвост „козырем . Рядом с ним две старых львицы щурятся на прожекторы и вер
тящуюся сцену. В клетке играют котята. Не львята, а котята, которых подсунули для развлечения животных.
Рядом клетка с медведями — Художественный театр. Большой, белый медведь сосет свою лапу и сонно осматривается кругом. И только иногда, когда заиграет „Горячее сердце , так затрясет свою клетку, что все сбегаются смотреть. Рядом молодые медвежата. Не
уклюжий Мишка показывает, как ребята горох воруют, как надо Гамлета играть, как в „Петербурге министров убивали.
Вот клетка с павлинами — Камерный театр. Так с виду птица, как птица. Даже кричит что-то среднее
между „кукареку и „кукироль , но когда распустит свой хвост — просто диву даешься.
Вот клетка с надписью „Обыкновенные волки — Театр Корш. Матерые волки, по обыкновенные.
Вот зебра — Московский театр оперетты. Полоса красная, полоса белая, полоса рабочая, полоса нэпманская.
А чье это рычанье раздается так грозно? Вы думаете, что это Китай рычит? Нет, это — театр Мейер
хольда, как пятнистый леопард мечется взад и вперед по конструкции — вверх, вниз, вверх, вниз.
В. ЧЕРНОЯРОВ.
Во вторых, сместилось и отношение искусства к быту, что приводит к новым приемам и методам внутри художественной работы. Тот „бытовой жанр , чьи грехи подсчитал т. Арватов, не имеет за собой уже никаких обязательств в наше время, тем более — если говорить о нем, как о теоретической проблеме. Тот остался позади, у купцов. На место прежней созерцательнопсихологичоской и эстетической бытовщины сама жизнь выдвигает принцип строительной художественной формы, организующей быт. Работники левого фронта одни из первых пачали создавать со и говорить о ней (см. работы Чужака, Третьякова, самого т. Арватова и др.). Этот бытостроительный жанр, организованный на со
временной битовой тематике, предоставляет театру,
несомненно, не меньшие возможности, чем те, которые уже проявлены в поэзии и пространственном искусстве. И если театр несколько отстал в этом движении от словесного и пространственного конструктивизма, то только потому, что он представляет из себя более громоздкое предприятие, требующее более длительной работы для усвоения нового социального капитала. Несомненно также, что только через драматургию быто
строительный жанр передаст все свои возможности театральной форме, — иначе ему останутся только узкие
пределы абстрактного агита, который все-таки всегда пребывает над бытом (живая газета, политобозрение, иллюстрированный доклад и т. д.). Мы недаром кончили тем, с чего и начато было.
Процессы, происходящие в самодеятельной художественной работе, диктуют перспективу и профессиональному искусству.
Пьеса, рождающаяся из недр живой газеты, сигнализирует выросший запрос рабочей массы и дает место росту массовой художественной работы. Таким образом, это — явление органического порядка, а не рождение Венеры из головы Островского.
Пьеса не отрицает живой газеты, но драматургически обновляет ее, приближая к бытовой конкретности, и в
то же время выделяется в самостоятельную форму, могущую осуществить совершенно иное не „газетное художественное задание.
Та пьеса, которая выйдет из живой газеты, сохранит в себе многие ее приемы, как-то: „маску , социаль
ную интригу, установку па коллективное действие и т. д.
И, несомненно, это будет та купель, в которой примет крещение и профессиональная драматургия. Отрицание „пьесы и бытовщины не остановит этого движения.
Данное отрицание имеет только практическое значение: опасность — в огромной устойчивости старого бытового (натуралистического) жанра, который всеми своими корнями связан с купеческим и индивидуали
стическим бытом. Каждая пьеса, создаваемая в массо
вой работе, имеет дело с этой опасностью. По риск не меняет основного устремления.
В. БЛЮМЕНФЕЛЬД.
Тео-Зоо-Парк
Апокалипсис прав. Мы живем под знаком „звериного числа . Звери, звери, звери — без конца. Всю зиму мы ходили смотреть тигров в цирк. И притом с совер
шенно новой точки зрения. Раньше ходили смотреть укротителей и восхищаться их храбростью, теперь па укротителя никто и внимания не обращает. Подумаешь,
невидаль! Сами бывали в таких переделках! Теперь смотрят просто тигров. Симпатичные они или не сим
патичные. А тигры, действительно, симпатичные. Такие воспитанные, такие ласковые. Кувыркаются — любо-до
рого смотреть. Это — своего рода тигровая интеллигенция, оторванная от массы и в третьем поколении воспитан
ная у Гагенбека в Гамбурге. Эти тигры никогда в джунглях и но бывали. Если их выпустить в джунгли, то они прежде всего испугаются. Темноты испугаются. Потому что привыкли к электрическому освещению. Электрифицированные, так сказать, тигры. Если их для опыта выпустить в джунгли, то они погонятся за чело
век м но для того, чтобы его съесть, а чтобы он на них посмотрел. Потому что они любят публику. Загонят
человека на дерево и начнут под деревом в чехарду играть. Конечно, если человек не будет аплодировать, то они его съедят, но человек должен быть сообрази
тельным и горячо аплодировать. Аплодисменты — лучшее средство от тигров.
Кроме тигров мы занялись еще обезьянами. Всюду обезьяны: в „Кукироле обезьяна, в „Косматой обезьяне обезьяна, в театре Революции идет пьеса с обезьяной. И всюду обезьяна уходит из клетки и посе
ляется среди людей. Если нет обезьяны, так есть клетка, как в „Пугачевщине . Если бы театры не находи
лись так далеко друг от друга, для нас, театральных обозревателей, ничего по стоило бы представить себя в огромном Тео-зоо-парке. Вот, например, клетка со львами — Малый театр. Старый лев с облезлой гривой спит и старается держать хвост „козырем . Рядом с ним две старых львицы щурятся на прожекторы и вер
тящуюся сцену. В клетке играют котята. Не львята, а котята, которых подсунули для развлечения животных.
Рядом клетка с медведями — Художественный театр. Большой, белый медведь сосет свою лапу и сонно осматривается кругом. И только иногда, когда заиграет „Горячее сердце , так затрясет свою клетку, что все сбегаются смотреть. Рядом молодые медвежата. Не
уклюжий Мишка показывает, как ребята горох воруют, как надо Гамлета играть, как в „Петербурге министров убивали.
Вот клетка с павлинами — Камерный театр. Так с виду птица, как птица. Даже кричит что-то среднее
между „кукареку и „кукироль , но когда распустит свой хвост — просто диву даешься.
Вот клетка с надписью „Обыкновенные волки — Театр Корш. Матерые волки, по обыкновенные.
Вот зебра — Московский театр оперетты. Полоса красная, полоса белая, полоса рабочая, полоса нэпманская.
А чье это рычанье раздается так грозно? Вы думаете, что это Китай рычит? Нет, это — театр Мейер
хольда, как пятнистый леопард мечется взад и вперед по конструкции — вверх, вниз, вверх, вниз.
В. ЧЕРНОЯРОВ.