☛
хологии своих героев, к отражению идей и событий в психологическом переживании своего «живого человека».
Небольшое происшествие из первой главы: комендант бань, чиновник и бюрократ; не пропускает по формальному поводу фронтового красноармейца помыться после долгого пребывания в боях. Случайный свидетель, партиец Завелев своим авторитетом решает дело в пользу бойца. И вот на ряду с оценочным описанием наружности коменданта («у него жила только одна нижняя челюсть с бледным прыщеватым подбородком») — дается реагирующее переживание Завелева в бане:
«— Как это хорошо по самому замыслу — думал Завелев, раздеваться — дать человеку возможность бесплатно мыться. И как такими вот искажается этот замысел... — Он с отвращением представил себе лицо коменданта. — А ведь сколько на нашу работу таких налипло. И если брать эту мелюзгу всю целиком, как она вредна в казкдый час, в каждую ми
нуту... Ведь, вот через таких крестьянство соприкасается с аппаратом власти, и отсюда их ненависть и недоверие к нам...»
Публицистическое положение переносится в план «психологизма» и здесь становится достоянием литературы. Случай с банями, конечно — мелкий, но он в то же время и характерен для литературною метода Ю. Либединского: ни на одну минуту жизни сюжета героя не покидает напряженное политическое «переживание». Там, где события повествования восходят к более значительным политическим смыслам — реагирование персонажа приобретает соответственно большую емкость, идей
ную и психологическую. Но метод остается тот же, и заимствован он Ю. Либединским из школы Л. Толстого: повествование развертывается в приемах «внутреннею монолога» и держится на психологическом «разложении героя». Внешние события служат лишь для обнаружения внутренней жизни персонажа. В ней он становится «живым человеком». Читателю передается все то, что пробегает в мыслях и чувствах героя — читатель как бы присутствует при развертывании его душевного обихода. Но этот обиход слагается из переживаний, реагирующих на по
литическую действительность: прямое политическое действие двигает и героя и повествование. «Живой человек», персонаж социального романа, остается насыщенным носителем своей политической идеологии. Психологический анализ в этих условиях самой художественной логикой переключается на социальную, классовую характеристику персонажа.
В Москву приехал из-за границы конспиративный меньшевик.
«Как во сне, он сделал усилию, чтобы также овладеть этой сейчас так странно немеющей способностью обращения с политическими фактами.
— Марксизм... — прошептал он, — марксизм: бланкистская диктатура мелкобуржуазной интеллигенции и деклассированных рабочих против реставраторско-монархической диктатуры белых генералов в условиях мелкобуржуазной страны».
Такова формула меньшевика. Переключаемая в психологический план, она дает разоблачение персонажа (меньшевик разговаривает сам с собой).
«— Роня! — сказал он, прерывая свою мысль и опять глядя в зеркало на свою усталую и жалобную улыбку, от
крывшую начинающие гнить длинные желтые зубы... Твоя жизнь, Роня, ведь вот — смерть, ничем не загородишься... — Он сделал судорожный, отстраняющий жест рукой...»
Недаром переживание персонажа здесь дополнено довольно открытой символикой гнилых «длинных желтых зубов».
Строя роман на психологическом отношении героев к крупнейшим вопросам революции, писатель ввел в круг своего по
вествования, на его суд и оценку, не только узловые политические проблемы нашей эпохи, но и ее широчайший человеческий материал. Идеологическая дискуссию, метод социального романа, привлекла этот материал из разных социальных слоев. А психологический анализ дал возможности писателю отойти от схемных, абстрактных образов: в романе живут разнообразнейшие идеологические «типажи». По этим «типажам» диффе
ренцирована и партийная среда: разоблачается коммунист из интеллигентов, особо раскрывается лицо рабочего-большевика, свои специфические черты имеет крестьянин-партиец. И дости
гается это только тем, что в идеологическую дискуссию романа вовлекается весь бытовой и психологический человек. Идеоло
гия героя раскрывается — по методу Ю. Либединского — в его переживании. Но той же цели служит и бытовая характеристика героя.
Меньшевик Глебов всячески ратует за свое понимание революции и пытается вести за собой рабочую массу, но вот герой поясняется через бытовое отступление, рисующее его отношение к жене-работнице:
«Поворот» Ю. Либединского — социальный роман, за которым стоят все указанные этапы развитию пролетарской литера
туры. Широкая идеологическая действенность романа заклю
чена в его материале: эпоха перехода от военного коммунизма к нэпу — вот тематический диапазон «Поворота». Пока что мы имеем только первую книгу романа, вышедшую в свет. Но и она указывает на крайне широкий охват темы, свойственный обычно историческому повествованию. «Поворот» повествуют об эпохе. С жанром исторического романа его сближает литературное построение: герои события не привязаны к ужой замк
нутой фабуле, но живут в широком потоке революционной дей
ствительности, воспроизводимой по живой памяти. Эта действительность повернута к читателю своей политической стороной. Более того: «Поворот» — партийный роман. Ведущие мо
тивы повествования — продразверстка, взаимоотношения с крестьянством, борьба с меньшевиками на заводах, профсоюзная дискуссия. Эти мотивы двигают сюжет и сообщают жизнь героям. Человеческая среда романа — рабочая масса и партийные работники. Повествование строится на значительных событиях партийной работы. И, наконец — политические идеи партии,
руководительницы класса, являются основным углом зрения писателя на свой материал: персонажи и события романа жи
вут лишь своим отношением к этим идеям. И вот почему, если из романа можно было бы вычесть литературу, то после этого вычитания осталась бы еще хроника политической жизни пар
тию в годы «поворота», которая вполне могла бы послужить мемуарным документом. Но подобное вычитание немыслимо. Публицистика и политические мемуары «Поворота» превращены в литературный факт. Этой задаче послужил своеобразный метод социальною романа Ю. Либединского.
«Поворот» почти не имеет внешнего событийного сюжета. Жизнь романа сосредоточена па идеях, политических вопросах, идеологической дискуссии. Отсюда писатель делает ход к пси
Пролетарская литература уже много поработала над созданием современного социального романа. Путь к этому жанру указан еще ХIХ-м веком и особенно — его шестидесятыми го
дами, когда писатель, рационалист и общественник, широко породнился с публицистикой, взяв от нее и материал и метод. Материалом служили идеи, методом — дискуссия идей, реализуемая в сюжете и героях. В романе Чернышевского герои горячо дискуссировали за фурьеризм и естествознанию, в реакционной беллетристике тем же способом «спора в лицах» всячески дискредитировалось освободительное движение эпохи реформ.
Но в то время литература еще не была подготовлена к социальному роману. Жанр только начинал искать себя в публи
цистической риторике, устраиваясь на фоне семейно-бытового, нравоописательною повествования. Догматическая формула лежала в основе сюжета: за и против. Поведению литературною героя целиком определялось нормами извне навязанной ему идеи. Материал уже был «заказан», но элементы социальною романа еще находились в ведении публицистики, а не литературы. Нужно было овладеть литературой.
Это овладение происходит на наших глазах. Подобно своим литературным предшественникам, современный пролетписатель начинал с оголенных идеологических норм и тезисов, а для придания им «образности» и «жизненности» размещал их в сугубо натуральном бытописании. Отсюда — «бытовизм» пролетарской литературы в первом периоде ее пооктябрьского развития.
Но одного быта оказалось мало: публицистический тезис торчал из него, как недорезанная газетная цитата. Встал вопрос о «живом человеке» в литературе: его «психологизм» должен был поглотить идеологическую тему пролетписателя, до сих пор пребывавшую в схематическом состоянии. На этом этапе появляются уже такие социальные романы, как — «Наталья Тарпова» С. Семенова, «Преступление Мартына Баймакова» Бахметьева и др. Публицистическое содержание этих произведений уже целиком переключается на психологическое бытие литературного героя. А вместе с тем и вопрос о «живом чело
веке» приобрел новое методологическое зиачение: социальному роману нужен был герой, как конструктивное начало, которое вело бы психологический и бытовой материал повествования к политически осмысливаемой символике и актуальной общественной проблеме. Материал в пролетарской литературе нако
пился: он взят был горячим «от станка» социалистического строительства — из быта хозяйственного, партиийного, крестьян
скою. Но этому материалу нужна была конструкция, иными словами — творческий метод. В поисках за ним пролетписа
тель пошел на учебу к классикам. Именно здесь, у великих идеологистов русской литературы XIX века (Толстой, Достоевский), стал он учиться приемам литературной символики, при
меняЯ их к своему воинствующему классовому заданию, и усваивать конструктивные принципы литературною героя, реализуя их на «живом человеке» нашего времени.
***
хологии своих героев, к отражению идей и событий в психологическом переживании своего «живого человека».
Небольшое происшествие из первой главы: комендант бань, чиновник и бюрократ; не пропускает по формальному поводу фронтового красноармейца помыться после долгого пребывания в боях. Случайный свидетель, партиец Завелев своим авторитетом решает дело в пользу бойца. И вот на ряду с оценочным описанием наружности коменданта («у него жила только одна нижняя челюсть с бледным прыщеватым подбородком») — дается реагирующее переживание Завелева в бане:
«— Как это хорошо по самому замыслу — думал Завелев, раздеваться — дать человеку возможность бесплатно мыться. И как такими вот искажается этот замысел... — Он с отвращением представил себе лицо коменданта. — А ведь сколько на нашу работу таких налипло. И если брать эту мелюзгу всю целиком, как она вредна в казкдый час, в каждую ми
нуту... Ведь, вот через таких крестьянство соприкасается с аппаратом власти, и отсюда их ненависть и недоверие к нам...»
Публицистическое положение переносится в план «психологизма» и здесь становится достоянием литературы. Случай с банями, конечно — мелкий, но он в то же время и характерен для литературною метода Ю. Либединского: ни на одну минуту жизни сюжета героя не покидает напряженное политическое «переживание». Там, где события повествования восходят к более значительным политическим смыслам — реагирование персонажа приобретает соответственно большую емкость, идей
ную и психологическую. Но метод остается тот же, и заимствован он Ю. Либединским из школы Л. Толстого: повествование развертывается в приемах «внутреннею монолога» и держится на психологическом «разложении героя». Внешние события служат лишь для обнаружения внутренней жизни персонажа. В ней он становится «живым человеком». Читателю передается все то, что пробегает в мыслях и чувствах героя — читатель как бы присутствует при развертывании его душевного обихода. Но этот обиход слагается из переживаний, реагирующих на по
литическую действительность: прямое политическое действие двигает и героя и повествование. «Живой человек», персонаж социального романа, остается насыщенным носителем своей политической идеологии. Психологический анализ в этих условиях самой художественной логикой переключается на социальную, классовую характеристику персонажа.
В Москву приехал из-за границы конспиративный меньшевик.
«Как во сне, он сделал усилию, чтобы также овладеть этой сейчас так странно немеющей способностью обращения с политическими фактами.
— Марксизм... — прошептал он, — марксизм: бланкистская диктатура мелкобуржуазной интеллигенции и деклассированных рабочих против реставраторско-монархической диктатуры белых генералов в условиях мелкобуржуазной страны».
Такова формула меньшевика. Переключаемая в психологический план, она дает разоблачение персонажа (меньшевик разговаривает сам с собой).
«— Роня! — сказал он, прерывая свою мысль и опять глядя в зеркало на свою усталую и жалобную улыбку, от
крывшую начинающие гнить длинные желтые зубы... Твоя жизнь, Роня, ведь вот — смерть, ничем не загородишься... — Он сделал судорожный, отстраняющий жест рукой...»
Недаром переживание персонажа здесь дополнено довольно открытой символикой гнилых «длинных желтых зубов».
Строя роман на психологическом отношении героев к крупнейшим вопросам революции, писатель ввел в круг своего по
вествования, на его суд и оценку, не только узловые политические проблемы нашей эпохи, но и ее широчайший человеческий материал. Идеологическая дискуссию, метод социального романа, привлекла этот материал из разных социальных слоев. А психологический анализ дал возможности писателю отойти от схемных, абстрактных образов: в романе живут разнообразнейшие идеологические «типажи». По этим «типажам» диффе
ренцирована и партийная среда: разоблачается коммунист из интеллигентов, особо раскрывается лицо рабочего-большевика, свои специфические черты имеет крестьянин-партиец. И дости
гается это только тем, что в идеологическую дискуссию романа вовлекается весь бытовой и психологический человек. Идеоло
гия героя раскрывается — по методу Ю. Либединского — в его переживании. Но той же цели служит и бытовая характеристика героя.
Меньшевик Глебов всячески ратует за свое понимание революции и пытается вести за собой рабочую массу, но вот герой поясняется через бытовое отступление, рисующее его отношение к жене-работнице:
«Поворот» Ю. Либединского — социальный роман, за которым стоят все указанные этапы развитию пролетарской литера
туры. Широкая идеологическая действенность романа заклю
чена в его материале: эпоха перехода от военного коммунизма к нэпу — вот тематический диапазон «Поворота». Пока что мы имеем только первую книгу романа, вышедшую в свет. Но и она указывает на крайне широкий охват темы, свойственный обычно историческому повествованию. «Поворот» повествуют об эпохе. С жанром исторического романа его сближает литературное построение: герои события не привязаны к ужой замк
нутой фабуле, но живут в широком потоке революционной дей
ствительности, воспроизводимой по живой памяти. Эта действительность повернута к читателю своей политической стороной. Более того: «Поворот» — партийный роман. Ведущие мо
тивы повествования — продразверстка, взаимоотношения с крестьянством, борьба с меньшевиками на заводах, профсоюзная дискуссия. Эти мотивы двигают сюжет и сообщают жизнь героям. Человеческая среда романа — рабочая масса и партийные работники. Повествование строится на значительных событиях партийной работы. И, наконец — политические идеи партии,
руководительницы класса, являются основным углом зрения писателя на свой материал: персонажи и события романа жи
вут лишь своим отношением к этим идеям. И вот почему, если из романа можно было бы вычесть литературу, то после этого вычитания осталась бы еще хроника политической жизни пар
тию в годы «поворота», которая вполне могла бы послужить мемуарным документом. Но подобное вычитание немыслимо. Публицистика и политические мемуары «Поворота» превращены в литературный факт. Этой задаче послужил своеобразный метод социальною романа Ю. Либединского.
«Поворот» почти не имеет внешнего событийного сюжета. Жизнь романа сосредоточена па идеях, политических вопросах, идеологической дискуссии. Отсюда писатель делает ход к пси
Пролетарская литература уже много поработала над созданием современного социального романа. Путь к этому жанру указан еще ХIХ-м веком и особенно — его шестидесятыми го
дами, когда писатель, рационалист и общественник, широко породнился с публицистикой, взяв от нее и материал и метод. Материалом служили идеи, методом — дискуссия идей, реализуемая в сюжете и героях. В романе Чернышевского герои горячо дискуссировали за фурьеризм и естествознанию, в реакционной беллетристике тем же способом «спора в лицах» всячески дискредитировалось освободительное движение эпохи реформ.
Но в то время литература еще не была подготовлена к социальному роману. Жанр только начинал искать себя в публи
цистической риторике, устраиваясь на фоне семейно-бытового, нравоописательною повествования. Догматическая формула лежала в основе сюжета: за и против. Поведению литературною героя целиком определялось нормами извне навязанной ему идеи. Материал уже был «заказан», но элементы социальною романа еще находились в ведении публицистики, а не литературы. Нужно было овладеть литературой.
Это овладение происходит на наших глазах. Подобно своим литературным предшественникам, современный пролетписатель начинал с оголенных идеологических норм и тезисов, а для придания им «образности» и «жизненности» размещал их в сугубо натуральном бытописании. Отсюда — «бытовизм» пролетарской литературы в первом периоде ее пооктябрьского развития.
Но одного быта оказалось мало: публицистический тезис торчал из него, как недорезанная газетная цитата. Встал вопрос о «живом человеке» в литературе: его «психологизм» должен был поглотить идеологическую тему пролетписателя, до сих пор пребывавшую в схематическом состоянии. На этом этапе появляются уже такие социальные романы, как — «Наталья Тарпова» С. Семенова, «Преступление Мартына Баймакова» Бахметьева и др. Публицистическое содержание этих произведений уже целиком переключается на психологическое бытие литературного героя. А вместе с тем и вопрос о «живом чело
веке» приобрел новое методологическое зиачение: социальному роману нужен был герой, как конструктивное начало, которое вело бы психологический и бытовой материал повествования к политически осмысливаемой символике и актуальной общественной проблеме. Материал в пролетарской литературе нако
пился: он взят был горячим «от станка» социалистического строительства — из быта хозяйственного, партиийного, крестьян
скою. Но этому материалу нужна была конструкция, иными словами — творческий метод. В поисках за ним пролетписа
тель пошел на учебу к классикам. Именно здесь, у великих идеологистов русской литературы XIX века (Толстой, Достоевский), стал он учиться приемам литературной символики, при
меняЯ их к своему воинствующему классовому заданию, и усваивать конструктивные принципы литературною героя, реализуя их на «живом человеке» нашего времени.
***