людей революции. Их внутренний мир раскрывает революционное «лицо эпохи». Здесь, переплавляясь в образы психологических состояний, собираются, как в фокусе, идеи, напряжения, трудности и преодоления революционной борьбы времен «поворота». Правда, идеи революции не всегда умещаются у Либе
динского в его героях, иногда разрывая психологический план повествования голым публицистическим тезисом и газетной риторикой — такова уж энергия материала. Но нужно сказать,
что и публицистические страницы «Поворота», построенные на большом политическом опыте и широком знании рабочей среды, читаются с неменьшим интересом, чем собственно «сюжетные» куски повествования.
Недостатки романа скорее — в другом: слишком отяжелен и неподвижен именно психологический план «Поворота» — сплош
ной «внутренний монолог» многочисленных героев, мало связанных друг с другом, за которым теряются в конце концов всякие фабульные очертания.
Так и хорошее имеет свои недостатки. Раскрыв лицо эпохи на человеческом материале и переведя публицистику героя через психологический план в литературу — Либединский выдвинул принцип современного социального романа. Но этот жанр еще требует своего дальнейшего конструктивного развития.
В. Б-Д
«Нужно мириться с тем, что она прежде всего женщина, что она неспособна подняться до сознания общественных интересов» — так подумал Глебов... Такое пояснение многое говорит.
Еще яснее этот метод разоблачению героя через противопоставление его идеологической нормы и бытовой характеристики проявляется на примере другого персонажа романа — Теляковского, демагога и организатора стачки на заводе «Красный тракторист». Теляковский, с жаром играя на больных местах рабочего быта — на голоде, разрухе, нищете, зовет «красных
трактористов» на борьбу за «освобождение» рабочего класса от большевистской власти. Выступления Теляковского даются в романе с большим натуралистическим размахом, отнюдь не карикатурно.
Но вот дается биографическая справка: придя с митинга домой, Теляковский молится со своей маменькой духовною звания у божьей иконки и вспомипает свое детство:
«Семилетний Петя сидит на крылечке, сторожит грядки: их, Теляковских, собственных три грядки. На них дозревают огурцы и поздняя капуста... Так родились первые еще бесформенные мечты Теляковского, определившие всю его жизнь. Быть богатым, быть в почете...»
Но вот же метод, иначе повернутый, создает в романе и героев противоположного политическою лагеря — строителей и
ских» рассказов в печати — так сказать, в кредит, потом столь же неумеренная брань, когда у «Серапионов» не оказалось ни «Войны и Мира», ни «Евгения Онегина». Впрочем, шум продолжался, критика дифференцировала имена, выдвигая одних,
отстраняя других, «Серапионы» смешивались с «несерапионами», а некоторые критики даже про писателей, имевших чуть ли не двадцатилетний стаж, стали безоговорочно писать: «молодой» и «новый». Все решительно казалось молодым и новым.
В то молодое время два течения проявлялись у «Серапионов» — «западное» и «восточное». Идея Льва Лунца, неприми
римого вождя «западников», была ясна и проста: по его мысли сюжетное искусство Запада в соединении с русским материалом должно было создать новую прозу, — он провозглашал
мысль и динамику в противовес бесформенному бытописанию и статическому психологизму. Из остальных «Серапионов» почти никого нельзя было с совершенной точностью отнести к «запад
ному» или «восточному» течению. Нельзя было сказать: Всеволод Иванов принадлежит в «восточной» группе, — ведь, например, «Дите» — это рассказ, построенный по всем правилам западного мастерства. Но если «западничество» в лучшем смысле этого слова преобладало в том, что писали «Серапионы», то эго главным образом благодаря глубокому и неоспоримому влиянию Льва Лунца. Вообще Лев Лунц был центральной фигурой «Серапионов», главным организатором группы.
Из произведений Лунца особенное внимание вызвала трагедия «Вне закона», напечатанная (так же, как и программная статья «На Запад») в журнале «Беседа» (под ред. М. Горького). Эта пьеса, переведенная на многие иностранные языки, вошла в репертуар театров Берлина, Вены, Праги и проч. Рассказы Лунца обнаруживали недюжинный талант. Но полуголодное существование, которое вел Лунц, очень быстро сказалось, особенно при чрезмерном умственном напряжении: Лунц парал
лельно с литературной работой вел работу научную (он был оставлен при Университете по кафедре западно-европейских
литератур). Весной 1923 года Лунц заболел и уехал на лечение в Гамбург. 8 мая 1924 г. он умер от воспалению мозга 23 лет от роду. К своей тяяселой болезни Лунц относился к необыкновенным мужеством: его предсмертные письма к друзьям проникнуты чрезвычайной бодростью и любовью к «Серапионам», с которыми он считал себя связанным братской связью.
«Серапионовы братья» никогда не были единой литературной школой, единым литературным направлением. Об этом «Серапионы» устами Лунца заявляли еще в самом начале своего
существования. Каждый шел своим литературным путем, и с каждым новым шагом все резче и резче обозначались разли
чия в творчестве отдельных «Серапионов». Сейчас соединять «Серапионов» под одну литературную крышу, наклеивать на них всех один и тот же ярлык, как это пытались делать раньше, уже совершенно невозможно. Но, конечно, никто из «Серапионов» не стал бы отрицать и теперь и впоследствии той огром
ной пользы, которую принесла каждому из них работа коллективом.
Мих. СЛОНИМСКИЙ
Настоящей статьей М. Слонимского, написанной по предложению журнала, редакция открывает серию статей и заметок о быте и творческой работе современных литературных групп и объединений. РЕД.
В феврале этого года исполнилось восемь лет существования «Серапионовых братьев» — литературного общества, кото
рое возникло в недрах тогдашнего «Дома Искусств», возникло, можно сказать, стихийно, без какого бы то ни было устава и без всяких «учредительных собраний». Просто десять человек, из которых младшему было восемнадцать, а старшему двадцать восемь лет, встречаясь в обеспеченном дровами и электри
ческим светом «Доме Искусств», сдружились, выяснив, что все они — одинаково, но каждый по-своему — любят литературу и хотят работать в ней. Естественно, они пожелали встречаться друг с другом почаще и в конце концов решили собираться еженедельно и читать друг другу написанное. Это происхо
дило в условиях еще некопченной гражданской войны, в тогдашнем голодном, холодном, темном Питере. «Серапионы», несмо
тря на некоторые различия в возрасте, — люди одного поколения, выросшего в революционные годы, испытавшие многое, что с этими необыкновенными годами сопряжено. Это тем более объединяло их.
Прозаики Константин Федин, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Лев Лунц, В. Каверин, Николай Никитин и пишущий
эти строки, поэты Елизавета Полонская и Николай Тихонов критик Илья Груздев составили группу «Серапионовых братьев».
Название «Серапионовы братья» приклеилось к этой группе в сущности так же стихийно, как возникла и сама группа. Внешний смысл этого названия ясен: у Гофмана — это шесть рассказчиков, собирающихся более или менее регулярно, чтоб слушать друг друга и спорить. Внутренний смысл заключался, пожалуй, главным образом в романтической идее о дружбе.
Сразу же выяснилось чрезвычайное различие в индивидуальностях «Серапионов»: один тяготел к фантастике, дру
гой — к быту, третий пытался превратить быт в фантастику. Ругали «Серапионы» друг друга беспощадно и с такой яростью, какой позавидовали бы и некоторые самые темперамент
ные сотрудники тогдашних библиографических отделов. Эта взаимная брань никак не портила друеских отношений, а, наптротив, помогала росту «Серапионов».
Это был поистине формальный период «серапионовскойжизни. Влияния Горького, Ремизова, Замятина, Шкловского, Бунина скрещивались с влияниями Гофмана, Киплинга, — словом, с самыми различными влияниями современных писателей и классиков, русских и иностранных. Далеко не все харак
теры определились сразу, и трудно было предположить, например, что яростный фантаст Каверин, презиравший бытовой материал, окажется автором совсем не фантастического «Конца хазы», а бытовик Федин, автор академического «Сада», начнет «Города и годы» — вопреки всем правилам — с конца. Это было только начало пути, — начало, отмеченное формальными исканиями и особенно упорным стремлением к сюжетной прозе.
Появление «Серапионов» предшествовало оживлению на литературном фронте. Еще не выходила «Красная Новь», и вообще почти не существовало журналов с беллетристическими отделами. Обнаруживали себя (и то — с эстрады) главным образом только поэты — большие и малые (малых оказалось неисчислимое множство). Но для тех, кто интересовался литерату
рой, ясно было, что должны же явиться и прозаики. И вот явилась целая группа прозаиков, насыщенных тем самым новым материалом, которого ждала литература. Отсюда — некоторые странности в судьбе «Серапионов» у критики, неумеренные похвалы — чуть ли не до появления первых «серапионов
динского в его героях, иногда разрывая психологический план повествования голым публицистическим тезисом и газетной риторикой — такова уж энергия материала. Но нужно сказать,
что и публицистические страницы «Поворота», построенные на большом политическом опыте и широком знании рабочей среды, читаются с неменьшим интересом, чем собственно «сюжетные» куски повествования.
Недостатки романа скорее — в другом: слишком отяжелен и неподвижен именно психологический план «Поворота» — сплош
ной «внутренний монолог» многочисленных героев, мало связанных друг с другом, за которым теряются в конце концов всякие фабульные очертания.
Так и хорошее имеет свои недостатки. Раскрыв лицо эпохи на человеческом материале и переведя публицистику героя через психологический план в литературу — Либединский выдвинул принцип современного социального романа. Но этот жанр еще требует своего дальнейшего конструктивного развития.
В. Б-Д
ВОСЕМЬ ЛЕТ „Серапионовых братьев“
«Нужно мириться с тем, что она прежде всего женщина, что она неспособна подняться до сознания общественных интересов» — так подумал Глебов... Такое пояснение многое говорит.
Еще яснее этот метод разоблачению героя через противопоставление его идеологической нормы и бытовой характеристики проявляется на примере другого персонажа романа — Теляковского, демагога и организатора стачки на заводе «Красный тракторист». Теляковский, с жаром играя на больных местах рабочего быта — на голоде, разрухе, нищете, зовет «красных
трактористов» на борьбу за «освобождение» рабочего класса от большевистской власти. Выступления Теляковского даются в романе с большим натуралистическим размахом, отнюдь не карикатурно.
Но вот дается биографическая справка: придя с митинга домой, Теляковский молится со своей маменькой духовною звания у божьей иконки и вспомипает свое детство:
«Семилетний Петя сидит на крылечке, сторожит грядки: их, Теляковских, собственных три грядки. На них дозревают огурцы и поздняя капуста... Так родились первые еще бесформенные мечты Теляковского, определившие всю его жизнь. Быть богатым, быть в почете...»
Но вот же метод, иначе повернутый, создает в романе и героев противоположного политическою лагеря — строителей и
ских» рассказов в печати — так сказать, в кредит, потом столь же неумеренная брань, когда у «Серапионов» не оказалось ни «Войны и Мира», ни «Евгения Онегина». Впрочем, шум продолжался, критика дифференцировала имена, выдвигая одних,
отстраняя других, «Серапионы» смешивались с «несерапионами», а некоторые критики даже про писателей, имевших чуть ли не двадцатилетний стаж, стали безоговорочно писать: «молодой» и «новый». Все решительно казалось молодым и новым.
В то молодое время два течения проявлялись у «Серапионов» — «западное» и «восточное». Идея Льва Лунца, неприми
римого вождя «западников», была ясна и проста: по его мысли сюжетное искусство Запада в соединении с русским материалом должно было создать новую прозу, — он провозглашал
мысль и динамику в противовес бесформенному бытописанию и статическому психологизму. Из остальных «Серапионов» почти никого нельзя было с совершенной точностью отнести к «запад
ному» или «восточному» течению. Нельзя было сказать: Всеволод Иванов принадлежит в «восточной» группе, — ведь, например, «Дите» — это рассказ, построенный по всем правилам западного мастерства. Но если «западничество» в лучшем смысле этого слова преобладало в том, что писали «Серапионы», то эго главным образом благодаря глубокому и неоспоримому влиянию Льва Лунца. Вообще Лев Лунц был центральной фигурой «Серапионов», главным организатором группы.
Из произведений Лунца особенное внимание вызвала трагедия «Вне закона», напечатанная (так же, как и программная статья «На Запад») в журнале «Беседа» (под ред. М. Горького). Эта пьеса, переведенная на многие иностранные языки, вошла в репертуар театров Берлина, Вены, Праги и проч. Рассказы Лунца обнаруживали недюжинный талант. Но полуголодное существование, которое вел Лунц, очень быстро сказалось, особенно при чрезмерном умственном напряжении: Лунц парал
лельно с литературной работой вел работу научную (он был оставлен при Университете по кафедре западно-европейских
литератур). Весной 1923 года Лунц заболел и уехал на лечение в Гамбург. 8 мая 1924 г. он умер от воспалению мозга 23 лет от роду. К своей тяяселой болезни Лунц относился к необыкновенным мужеством: его предсмертные письма к друзьям проникнуты чрезвычайной бодростью и любовью к «Серапионам», с которыми он считал себя связанным братской связью.
«Серапионовы братья» никогда не были единой литературной школой, единым литературным направлением. Об этом «Серапионы» устами Лунца заявляли еще в самом начале своего
существования. Каждый шел своим литературным путем, и с каждым новым шагом все резче и резче обозначались разли
чия в творчестве отдельных «Серапионов». Сейчас соединять «Серапионов» под одну литературную крышу, наклеивать на них всех один и тот же ярлык, как это пытались делать раньше, уже совершенно невозможно. Но, конечно, никто из «Серапионов» не стал бы отрицать и теперь и впоследствии той огром
ной пользы, которую принесла каждому из них работа коллективом.
Мих. СЛОНИМСКИЙ
Настоящей статьей М. Слонимского, написанной по предложению журнала, редакция открывает серию статей и заметок о быте и творческой работе современных литературных групп и объединений. РЕД.
В феврале этого года исполнилось восемь лет существования «Серапионовых братьев» — литературного общества, кото
рое возникло в недрах тогдашнего «Дома Искусств», возникло, можно сказать, стихийно, без какого бы то ни было устава и без всяких «учредительных собраний». Просто десять человек, из которых младшему было восемнадцать, а старшему двадцать восемь лет, встречаясь в обеспеченном дровами и электри
ческим светом «Доме Искусств», сдружились, выяснив, что все они — одинаково, но каждый по-своему — любят литературу и хотят работать в ней. Естественно, они пожелали встречаться друг с другом почаще и в конце концов решили собираться еженедельно и читать друг другу написанное. Это происхо
дило в условиях еще некопченной гражданской войны, в тогдашнем голодном, холодном, темном Питере. «Серапионы», несмо
тря на некоторые различия в возрасте, — люди одного поколения, выросшего в революционные годы, испытавшие многое, что с этими необыкновенными годами сопряжено. Это тем более объединяло их.
Прозаики Константин Федин, Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Лев Лунц, В. Каверин, Николай Никитин и пишущий
эти строки, поэты Елизавета Полонская и Николай Тихонов критик Илья Груздев составили группу «Серапионовых братьев».
Название «Серапионовы братья» приклеилось к этой группе в сущности так же стихийно, как возникла и сама группа. Внешний смысл этого названия ясен: у Гофмана — это шесть рассказчиков, собирающихся более или менее регулярно, чтоб слушать друг друга и спорить. Внутренний смысл заключался, пожалуй, главным образом в романтической идее о дружбе.
Сразу же выяснилось чрезвычайное различие в индивидуальностях «Серапионов»: один тяготел к фантастике, дру
гой — к быту, третий пытался превратить быт в фантастику. Ругали «Серапионы» друг друга беспощадно и с такой яростью, какой позавидовали бы и некоторые самые темперамент
ные сотрудники тогдашних библиографических отделов. Эта взаимная брань никак не портила друеских отношений, а, наптротив, помогала росту «Серапионов».
Это был поистине формальный период «серапионовскойжизни. Влияния Горького, Ремизова, Замятина, Шкловского, Бунина скрещивались с влияниями Гофмана, Киплинга, — словом, с самыми различными влияниями современных писателей и классиков, русских и иностранных. Далеко не все харак
теры определились сразу, и трудно было предположить, например, что яростный фантаст Каверин, презиравший бытовой материал, окажется автором совсем не фантастического «Конца хазы», а бытовик Федин, автор академического «Сада», начнет «Города и годы» — вопреки всем правилам — с конца. Это было только начало пути, — начало, отмеченное формальными исканиями и особенно упорным стремлением к сюжетной прозе.
Появление «Серапионов» предшествовало оживлению на литературном фронте. Еще не выходила «Красная Новь», и вообще почти не существовало журналов с беллетристическими отделами. Обнаруживали себя (и то — с эстрады) главным образом только поэты — большие и малые (малых оказалось неисчислимое множство). Но для тех, кто интересовался литерату
рой, ясно было, что должны же явиться и прозаики. И вот явилась целая группа прозаиков, насыщенных тем самым новым материалом, которого ждала литература. Отсюда — некоторые странности в судьбе «Серапионов» у критики, неумеренные похвалы — чуть ли не до появления первых «серапионов