„нечаянного выигрыша“, этой „синей птицы“ обывательщины.
Минувший производственный год принес перелом. Он показал ряд комедий и комических, пусть еще всячески несовершенных, но все же построенных на существенно новых принципиальных осно
вах. Две линии наметились здесь. Первая—линия обличительная, линия социальной сатиры. Таков „Дон Диего и Пелагея“, такова „Пружинка“. Вместо беспредметного зубоскальства—смех, направлен
ный против конкретного общественного зла, вместо комических масок—в центре картины—социальная теза, иллюстрируемая фактами и развертываемая в приемах комедийного стиля, буффонады и гротеска. Это не комедия характеров и не комедия положений, это комедия лозунгов, обещающая со вре
менем вырасти в игру политических и социальных идей. „Волокита“ и „бюрократизм“, т.-е. косность
механизирующегося аппарата —вот тема сатиры в обоих случаях. Интрига не играет здесь формообразующей роли. Композиция определяется общественной тезой и не даром привился уже в приме
нении к этому возникающему жанру термин „кинофельетона“. От фельетона здесь—конкретный факт, подвергающийся развитию и обобщению. От фельетона— разнофактурность стиля, смешение своеобраз
ной публицистической патетики (экспозиция „Дон Диего и Пелагея“) с последующей натуралистиче
ской сниженностью стиля; от фельетона—введение комедийных преувеличений, врастание быта в фан
тастическую гиперболичность, как в „Пружинке“, где реальная „анкета“ превращается в некий мно
говерстный стадион, объезжаемый на мотоцикле. От фельетона и комедийная метафоричность (в той же „Пружинке“—плавание в бюрократическом море бумаг). Советская сатира оптимистична. Она осмеивает и указывает выход. Такова совершенно пра
вильная мотивировка введения комсомольской линии „Дон Диего и Пелагея“.
Обе имеющиеся в виду комедии—художественно неравноценны. „Пружинка“ легковесна. „Дон Диего“ отмечен печатью уверенного мастерства. Новатор
ские принципы кино-фельетона сочетаются здесь с испытанными приемами зрелого реализма. Заста
вляет насторожиться и некоторое однообразие сатирической темы. („Бюрократизм“ прямо-таки заменил здесь „выигрышный заем ). И все же здесь открываются неограниченно широкие пути большого и нужного сатирического искусства.
„Два друга, модель и подруга“, выпущенные в этом году „Совкино“,—нимало не сатира. Элемент высмеивания бюрократизма (опять бюрократизм), есть, правда, и здесь, но это лишь одна из подробностей картины. Основной же тон не язвительно
обличительный, а улыбающийся, добродушный,
утверждающий жизнь. Но в этом утверждении жизни нет привкуса мещанства. Нет потому, что
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ФАБРИКА ,,С О В К И II О“. К выпуску фильма „АСЯ“. Режиссер: А. В. Ивановский

ОЛЬГА РОЗЕВСКАЯ в роли Аси Отражения литературы в журналах

эта жизнь—советская, потому что атмосфера картины—не обывательское благополучие, а советское строительство. Главным же образом потому, что в этой комедии—положительный и социально-цен
ный и вместе с тем комический герой, вернее—чета героев. Нахождение маски положительного комиче
ского героя, героя активного, преодолевающего все препятствия, жизнерадостно-бодрого и в то же время преследующего социально-полезную цель (в данном случае—„рабочее изобретательство“), — вот главное открытие, сделанное в картине „Два друга“. Схема найдена. Герой побеждает трудности. Побеж
дает, смеясь, комедийно. Этот прекрасный стандарт жизнерадостной комедии может и должен быть воспринят. По той же линии построены в общем и „Отваж
ные мореплаватели“, дающие утверждение молодого веселья на материале спорта. Здесь впрочем образцы иностранной комической в большой мере владели изобретательностью режиссера. Но в целом, и эта вторая отрасль советской комедии,—комедия положительных героев,—имеет все данные для широкого развертывания. Адр. ПИОТРОВСКИЙ
Многие литературные страницы наших толстых журналов можно мерить на вес: они легки, благопристойны, приличны.
Историко-литературный роман, эксплоатирующий моду на классиков; повесть о мелком человеке и мещанине, состоявшем некогда в ранге „бедного чиновника“; редкий рецидив воспоминаний о граж
данской войне, носящий все следы повторяемого канона; многостраничное психологическое бытопи
сательство о захолустном позавчерашнем быте под видом „большого полотна“ романа; и вот, наконец, весьма цветущая „словесность“ с половой пробле
мой, приключениями и т. д.—таково среднее „чтиво“, о чьем засилье толстые журналы свидетельствуют явственно. Далеко не вся литература такая, но в журналах—много такой.
Два первых номера „Звезды“. Опуская незаконченный биографический роман о Грибоедове Ю. Ты
нянова („Смерть Вазир-Мухтара“) и недоразвернутое „большое полотно“ К. Федина, назойливо на
поминающее о наследии петербургских романов П. Боборыкина („Братья“), находим в первой книжке журнала „Антошины мелочи“ Н. Барщева, во второй — „Нижегородский откос“ Б. Пильняка.
Н. Барщев — писатель, пробующий свои силы на сатире. Но в этом уклоне трудно увидеть чтонибудь иное, кроме литературной манеры, тяготею
щей к трагикомическому гротеску, к низкому сказу
от лица мелкого человека, к экзотике подпольного , мещанского быта. Прибавить сюда еще немного „достоевщины“ и—„Антошины мелочи“ готовы: рас
сказ о пьяном переплетчике Петре, выброшенном
за борт жизни и погруженном в разбор книжных цитат о любви и женщине, пока его супруга Капи
толина Филипповна преспокойно забавляется с некиим „бывшим человеком“. Переплетный нож бута
форски вонзается в спину обидчика, слепой сын Антоша, в тоске по светлой жизни, кончает самоубийством, переплетчик возвращается к своим