вели к тому, что в „Правде“ один из наших критиков, стоящих в значительной мере на левом фланге, признал в „Любови Яровой“ спектакль, доказывающий, что может дать в настоящее время мастерство, когда ему дают соответствующий текст. Конечно, можно было к этому прибавить: „что и требовалось доказать“.
С другой стороны, до самого последнего времени в отношении к театру т. Мейерхольда раздаются самые запретительные суждения (как это можно терпеть, это— безобразие, это — издевательство) людей, часто чрезвы
чайно революционно мыслящих, но которые являются большими консерваторами и узкими людьми в области искусства. Как можно требовать, в конце концов, чтобы
каждый политический деятель или большой хозяйственник непременно отчетливо разбирался бы в вопросах искусства! Это все равно, что просить т. Мейерхольда сделать директором сахароваренного завода и ругать его, если он не справится с этой задачей.
У всякого есть своя специальность, и мы не можем никоим образом допустить, чтобы частные суждения пре
вращались в правительственные императивы, поэтому мы будем и впредь блюсти за тем, чтобы пути, по которым театр движется в направлении высоких исканий и глубоких художественных результатов, были все открыты.
Когда при этом суждениям о театре придается оттенок „старое и новое“, то тут Наркомпрос с чрезвычайной осторожностью вел свою политическую линию. Мы отнюдь не признаем, что все старое хорошо, но не признаем, что все старое плохо, и для нас всегда являлись до крайности поверхностными суждения о том, что это выросло в эпоху буржуазную, поэтому это — буржуазное, должно быть сдано в архив и т. д. Самое появление этих поверхностных суждений марксистски может быть, конечно, совершенно ясно объяснено. Необходимость появления таких суждений должна была быть предска
зана, но, разумеется, эти суждения не основательны. Конечно, вся музыка возникла не в революционную эпоху, но что бы было, если бы мы позакрывали все консерватории и сказали, что мы будем вновь выдумывать инстру
менты? Это была бы величайшая чепуха, хотя возможно, что при дальнейшем развитии нашей музыкальной куль
туры появятся новые инструменты и новые приемы игры на них, но это придет через многие десятилетия, а сей
час задача наша — овладеть оркестром, который создало человечество в течение столетий и на этом великом языке выразить наши собственные чувства, так же, как мы с буржуазными машинами строим наше социалистическое хозяйство, так же, как мы с буржуазными пушками разбивали противника на разных фронтах.
Сразу выдумывать методы, материальную базу, на которую опирается искусство, невозможно никоим обра
зом, но что значит в таком искусстве, как оперное или драматическое, сохранять традиции? Это значит дать такому театру жить. Было бы великолепно, если бы мы могли в военные годы сейчас же овладеть этим инструментом — Малым театром или Художественным театром -
таким образом, чтобы наши новые драматурги вдохнули бы в них новую жизнь. Но само собой разумеется, что партия была до такой степени завалена важными вопро
сами и с таким трудом, в такой долгий срок после того, как взбаламученное море успокоилось, откристаллизовываются в форму те волнения и переживанию, которые с этими бурями связаны, что любой комсомолец, ознако
мившийся с началами марксизма, должен сказать, что это немыслимо, это невозможно. Такое новое содержанию в художественной форме может появляться только посте
пенно. В течение самой революционной бури это могут быть агитационные недоноски, которые, конечно, чрез
вычайно существенны и играют большую роль и сыграли большую роль в период широчайшей актерской халтуры, в период самодеятельного театра, но, конечно, нельзя все это считать тем художественным материалом, который можно поставить на пюпитры и играть оркестру.
Поэтому за это время надо было следигь за тем, чтобы этот оркестр не играл ничего такого, что шло бы в разрез нашей культурной линии, а чтобы он продол
жал сохранять свои традицию, давая нам те из произведений классических прошлых эпох, которые в большей или меньшей мере нам созвучны или представляют собой яркий образец, но которому мы можем об этих эпохах судить в ожидании постепенного развитию нашей собственной драматургии.
Вот как мы относимся к этому вопросу, имея безусловную поддержку правительства и партии. Повторяю, это не значит, что мы все старое считали хорошим; многое нужно было нзменнть, потом, там были нредрянные элементы, которые мы постарались выбросить. Кто сравнит по столицам и большим городам дореволюционный и революционный репертуар и кто сравнит репертуар московских театров и репертуар Парижа или Берлина, тот с ясностью увидит, какая огромная перемена в этом отношении произошла.
Но это значит только обезвредить театр, а тем самым добиться какой-то пользы, поскольку он сохраняет определенные традиции.
С другой стороны, когда я встречаю товарищей коммунистов, которые заявляют, что весь ЛЕФ, — выразимся этим словом для обозначения левого направления,—представляет собой отражение буржуазных достижений, вообще, какую-то бессмыслицу, умственный вывих, то, разумеется, мы против этого самым решительным обра
зом возражаем. Новое не может не появиться, новое должно было появиться, и мы видим, как многое из того, что было у ЛЕФ‘овской богемы, не примкнувшей к про
леткультовским веяниям, как оно во многбм привилось к старому театру. Во вчерашнем своем докладе товарищ Пельше совершенно правильно говорил, что у нас
в некоторой степени притупилась острота разногласий— один театр стал отражать другой. Тут указывается совершенно правильно, что многие приемы Мейерхольда и
Таирова вошли в обиход театров, глубоко академических и реалистических, но никто не будет отрицать, что и эти мастера глубоко приблизились к постановкам академиче
ским и реалистическим, что эти элементы глубочайшим образом в них вошли, потому что общая задача социаль
ного театра этих приемов в довольно большом количестве требует, социальный заказ это определяет. Тогда мы должны притти к выводу, что и те, и другие театры — и старые, и новые — сейчас амальгамировались в некото
рой степени для того, чтобы выявить какое-то новое лицо, более приспособленное к задачам нашего времени, которое отражается уже сейчас, а в скором времени отразится и в нашей драматургии.
Очевидно, товарищи, что с этой точки зрения задача наша заключалась в том, чтобы посильно помогать со
хранять старые традиции театра, посильно помогать росту нового, — я не говорю революционного, потому что сей
час я говорю не о содержании, — а нового, конструктивистского театра, театра ЛЕФ-овского направления. Мы и то и другое делали, если разуметь слово „мы“ более широко, мы ставили этот вопрос и не только говорили о театре академическом и государственном, непосред
ственно находящемся в опеке Наркомпроса, как такового, но и о театрах левого направления, которые, за исключением одного из ярких выразителей театрального левого формального направления — театра Камерного, который пришел к нам, — остались вне орбиты Наркомпроса.
Мы унаследовали те театры, которые принадлежали старому правительству, и перед нами стоял вопрос, закрывать ли эти театры, но театральный персонал, навыки и об
становка театров были первоклассными, и сразу мы определили, что эти театры нам будут до чрезвычайности нужны и как школа театрального искусства, и как непо
средственный орган нашей агитационной пропаганды, когда придет для этого время.
Мы их должны были сохранить, это была непосредственная наша забота.
Левые театры развертывались в оппозиции к этим театрам и некоторые из них просто не хотели смешиваться с ними; никаких в этом отношении претензиий с их стороны не было, но Наркомпрос поддерживая вся
чески перед Моссоветом, перед аппаратом местной власти линию заботы об этих театрах — о театре Мейерхольда, Театре Революции. Они просуществовали до сих пор, некоторые из них входят теперь в орбиту государственного ведения, а относительно некоторых можно сказать так: когда они ведут свое дело и ведут его очень часто не совсем удачно с финансовой точки зрения, органы
советской власти, в лице хотя бы местных Советов, приходят к ним на помощь, выручают их, дают им возможность жить дальше.
(Продолжение следует).