ПРЕДИСЛОВИЕ.
В бытность мою на царском Фронте в 1914 году я в первые пять месяцев войны не разлучался с записной книжечкой, которую держал за голенищем. Накопилось у меня исписанных книжечек несколько. Но все они погибли в декабре того же года. Вырвавшись на две недели домой, я прихватил
с собой и мои книжечки. В Финляндии, когда я ехал лесной дорогой в деревню Мустамяки, мой возница, безрукий Давид, вдруг засуетился, стал подхлестывать лошадь и оглядываться.
Сзади где-то Фыркали лошади и заливался колокольчик. — Пиона едет! — заявил безапелляционно Давид. — Шпион?!
— Пиона! — повторил Давид.
— Гони!.. И сразу сверни во двор к Иорданскому. Свернули. Колокольчик прозвенел мимо.
Вбежавши в дом Иорданского, я моментально все мои записные книжки и письма швырнул в нечку. Все сгорело. На следующий день в мою квар
тиру привалили:’ жандармский полковник, человек пять охранников и еще какие-то типы. Меня не было дома. Перетряхнули все, забрали все рукописи и письма, вплоть до детских. После такого случая мне не оставалось ничего другого, как раньше истечения срока отпуска подрать на Фронт. Я так и сделал. Потом пришлось давать тягу обратно. Но это другое дело. Суть в том, что я долго-долго не переставал жалеть о гибели моих записок. Были мной записаны изумительные вещи. Свежие записи, на месте. Повторить нельзя.
Один случай из записанных мной особенно врезался мне в память.
Где-то под Краковым читаю я солдату, Николаю Головкину, газету кадетскую, «Речь». Газета, захлебываясь от восторга, описывает патриотиче
скую манифестацию интеллигенции и студентов: с иконами и трехцветными
Флагами чуть ли не стояли на коленях у Зимнего дворца.
Головкин слушал-слушал, потом сплюнул и изрек: — По-рож-ж-жняки!!
Охарактеризовать более метко русскую интеллигенцию нельзя было.
А сколько таких метких суждений мною было записано! И все погибло. Понятно поэтому, с какой жадностью я набросился года четыре назад на походные записки тов. Л. Войтоловского «По следам войны». Они для мепя некоторым образом возмещали мою потерю.
Я читал рукопись. Теперь записки в трехтомном издании выходят в печатном виде. Сомневаться в их успехе не приходится ни на минуту.
Такой книги, кроме разве книги С. З. Федорченко «Народ на войне», об импе
риалистической войне у нас еще не было. Ни историку, ни психологу, ни, тем более, художнику, желающему понять, истолковать, изобразить настроение
В бытность мою на царском Фронте в 1914 году я в первые пять месяцев войны не разлучался с записной книжечкой, которую держал за голенищем. Накопилось у меня исписанных книжечек несколько. Но все они погибли в декабре того же года. Вырвавшись на две недели домой, я прихватил
с собой и мои книжечки. В Финляндии, когда я ехал лесной дорогой в деревню Мустамяки, мой возница, безрукий Давид, вдруг засуетился, стал подхлестывать лошадь и оглядываться.
Сзади где-то Фыркали лошади и заливался колокольчик. — Пиона едет! — заявил безапелляционно Давид. — Шпион?!
— Пиона! — повторил Давид.
— Гони!.. И сразу сверни во двор к Иорданскому. Свернули. Колокольчик прозвенел мимо.
Вбежавши в дом Иорданского, я моментально все мои записные книжки и письма швырнул в нечку. Все сгорело. На следующий день в мою квар
тиру привалили:’ жандармский полковник, человек пять охранников и еще какие-то типы. Меня не было дома. Перетряхнули все, забрали все рукописи и письма, вплоть до детских. После такого случая мне не оставалось ничего другого, как раньше истечения срока отпуска подрать на Фронт. Я так и сделал. Потом пришлось давать тягу обратно. Но это другое дело. Суть в том, что я долго-долго не переставал жалеть о гибели моих записок. Были мной записаны изумительные вещи. Свежие записи, на месте. Повторить нельзя.
Один случай из записанных мной особенно врезался мне в память.
Где-то под Краковым читаю я солдату, Николаю Головкину, газету кадетскую, «Речь». Газета, захлебываясь от восторга, описывает патриотиче
скую манифестацию интеллигенции и студентов: с иконами и трехцветными
Флагами чуть ли не стояли на коленях у Зимнего дворца.
Головкин слушал-слушал, потом сплюнул и изрек: — По-рож-ж-жняки!!
Охарактеризовать более метко русскую интеллигенцию нельзя было.
А сколько таких метких суждений мною было записано! И все погибло. Понятно поэтому, с какой жадностью я набросился года четыре назад на походные записки тов. Л. Войтоловского «По следам войны». Они для мепя некоторым образом возмещали мою потерю.
Я читал рукопись. Теперь записки в трехтомном издании выходят в печатном виде. Сомневаться в их успехе не приходится ни на минуту.
Такой книги, кроме разве книги С. З. Федорченко «Народ на войне», об импе
риалистической войне у нас еще не было. Ни историку, ни психологу, ни, тем более, художнику, желающему понять, истолковать, изобразить настроение