Прибытіе Его Императорскаго Величества Государя Императора въ дѣйствующую армію.
Къ пребыванію Его Величества Государя Императора въ дѣйствую
щей арміи.
жажда добычи ослѣпляла ихъ... Когда надъ битвой взошла золотая корона луны— въ степи было уже тихо... Тысячи окровавленныхъ страшныхъ тѣлъ лежали вперемежку на обрызганной кровью травѣ и невозможно было различить, кто изъ нихъ свой и кто недругъ?. . Смерть примирила враговъ.. Вдругъ въ вышинѣ грозно прошелестѣли черныя могучія крылья... Стая вороновъ прилетѣла на богатую тризну... а потомъ дикій властелинъ-завоеватель насыпалъ надъ своими погибшими рабами высокій холмъ—молчаливый символъ страданія и смерти.
Вѣка проходили за вѣками.
Старѣлъ и все глубже проросталъ травами курганъ. Слушая звонкія пѣсни жаворонка, онъ думалъ, что навсегда схоронилъ подъ собой черную душу войны, и вотъ она опять ожила передъ нимъ...
Степь уже совсѣмъ заволоклась тьмой, а вверху свѣтло. Миріады искръ разсыпаны надъ землею, и какъ-то особенно грустно въ степи отъ ихъ голубоватаго вздрагивающаго сіянія.
Въ вагонахъ тихо. Изрѣдка только послышится короткій заглушенный стонъ да наклонившаяся надъ больнымъ сестрица прошепчетъ ласковое слово утѣшенія.
Ти-та-та, ти-та-та,—монотонно стучитъ подъ мягкимъ клеенчатымъ поломъ. Безстрастно, спокойно горитъ въ фонаряхъ газъ, отбрасывая на лицахъ больныхъ густыя, синеватыя тѣни.
На крайней скамьѣ, къ двери—солдатикъ, раненый въ обѣ ноги. Онъ только что просилъ пить, а теперь сейчасъ, кажется, уже заснулъ. У него добродушное сѣрогла
зое лицо, давно небритое, такое милое, похожее на степной репей, и весь солдатикъ какой-то кряжистый, словно хорошая картофельная ботва. Фамилія его Крохотинъ. Сестрицѣ, извѣстно, что дома у него жена и трое «писклаковъ», какъ онъ называетъ ребятишекъ. Крохотинъ раненъ во время взятія Львова.
— Пришли мы, значитъ,—разсказывалъ онъ,—примѣрно, этакъ къ рѣкѣ. А смеркается ужъ. Тутъ, значитъ, командеръ скомандовалъ: «ребята, сейчасъ мы, говоритъ, въ этой самой рѣкѣ изъ австріяка уху варить будемъ». Только сказалъ это господинъ полковникъ, а они ужъ вотъ, передъ нами, какъ новый двугривенный,.. Ну, конечно, ахнули мы, какъ слѣдуетъ... артиллерія, пулеметы...Тутъ меня и счекрыжило»...
Крохотинъ разсказываетъ это не спѣша, видимо, самъ любуясь мысленно тѣмъ, какъ «они» «ахнули» австріяка. Наговорился герой за день и теперь спитъ. Сестрица издали посматриваетъ на его «репьистое» лицо и грустно вздыхаетъ. Потомъ встаетъ и подходитъ къ другому солдату. Этотъ не спитъ,—радъ бы уснуть, да проклятая «стальная мухазасѣла между лопатками и не даетъ ни на минуту забыться.
— Что, Елькинъ, тяжело?
— Ничего, сестрица... Богъ дастъ, оправимся...
Видно, что каждый произнесенный звукъ доставляетъ ему острую боль, мускулы на худощавомъ, блѣдномъ лицѣ судорожно вздрагиваютъ, но онъ такъ радъ свѣтлоглазой, доброй дѣвушкѣ, въ коричневомъ платьѣ; что не смотря на ужасныя муки, онъ готовъ говорить съ ней хоть до утра.
— Вамъ вредно говорить... спите лучше... не надо-ли вамъ чего?...
— Нѣтъ...
Сестрица проводитъ ладонью по его влажному горячему лбу.
Ей безконечно жаль Елькина, молодого, полнаго силъ и надеждъ. Онъ пошелъ на войну добровольцемъ, бросилъ курсы и пошелъ.
Докторъ говорилъ, что рана опасна, но не смертельна. Дай-то Богъ!
За сутки пути сестрица полюбила солдатъ, какъ братьевъ, больше, чѣмъ братьевъ. И Крохотипъ, и Елькинъ, и
Парамоновъ, вонъ тотъ у окна, и другіе—всѣ они видомъ своихъ молчаливыхъ страданій покорили ея сердце.
«Вѣдь, это за меня, за мою мать, за многія тысячи насъ, беззащитныхъ женщинъ, проливали они кровь»,—думаетъ сестрица. А поѣздъ бѣжитъ все дальше.
Ти-та-та, ти-та-та,—стучитъ какая-то неугомонная пластинка подъ вагономъ.
Раненые одинъ за другимъ успокоились. Сестрица отворяетъ дверь и выходитъ на площадку. Послѣ душнаго, пропитаннаго
запахомъ іодоформа вагоннаго воздуха, хочется вздохнуть вольнымъ, степнымъ просторомъ, ароматомъ
вечерѣющихъ далей. Въ степи благоуханіе, какъ въ церкви
въ Духовъ день. Что-то устало-сладкое, истомное разлито въ темной; кажется,—сухая, желтая трава невидимо тлѣ
етъ, зажженная безчисленными лучами звѣздъ. И хорошо, и грустно сестрицѣ.
Тихо опускается она на колҍни, ........................... ..................... .
Верховный Главнокомандующій Его Императорское Высочество Великій Князь Николай Николаевичъ и свиты Его Величества г.-м. Воейковъ на позиціи.
Его Императорское Величество Государъ Императоръ изволитъ бесѣдовать съ ге
роемъ Львова, ген. Рузскимъ.
Къ пребыванію Его Величества Государя Императора въ дѣйствую
щей арміи.
жажда добычи ослѣпляла ихъ... Когда надъ битвой взошла золотая корона луны— въ степи было уже тихо... Тысячи окровавленныхъ страшныхъ тѣлъ лежали вперемежку на обрызганной кровью травѣ и невозможно было различить, кто изъ нихъ свой и кто недругъ?. . Смерть примирила враговъ.. Вдругъ въ вышинѣ грозно прошелестѣли черныя могучія крылья... Стая вороновъ прилетѣла на богатую тризну... а потомъ дикій властелинъ-завоеватель насыпалъ надъ своими погибшими рабами высокій холмъ—молчаливый символъ страданія и смерти.
Вѣка проходили за вѣками.
Старѣлъ и все глубже проросталъ травами курганъ. Слушая звонкія пѣсни жаворонка, онъ думалъ, что навсегда схоронилъ подъ собой черную душу войны, и вотъ она опять ожила передъ нимъ...
Степь уже совсѣмъ заволоклась тьмой, а вверху свѣтло. Миріады искръ разсыпаны надъ землею, и какъ-то особенно грустно въ степи отъ ихъ голубоватаго вздрагивающаго сіянія.
Въ вагонахъ тихо. Изрѣдка только послышится короткій заглушенный стонъ да наклонившаяся надъ больнымъ сестрица прошепчетъ ласковое слово утѣшенія.
Ти-та-та, ти-та-та,—монотонно стучитъ подъ мягкимъ клеенчатымъ поломъ. Безстрастно, спокойно горитъ въ фонаряхъ газъ, отбрасывая на лицахъ больныхъ густыя, синеватыя тѣни.
На крайней скамьѣ, къ двери—солдатикъ, раненый въ обѣ ноги. Онъ только что просилъ пить, а теперь сейчасъ, кажется, уже заснулъ. У него добродушное сѣрогла
зое лицо, давно небритое, такое милое, похожее на степной репей, и весь солдатикъ какой-то кряжистый, словно хорошая картофельная ботва. Фамилія его Крохотинъ. Сестрицѣ, извѣстно, что дома у него жена и трое «писклаковъ», какъ онъ называетъ ребятишекъ. Крохотинъ раненъ во время взятія Львова.
— Пришли мы, значитъ,—разсказывалъ онъ,—примѣрно, этакъ къ рѣкѣ. А смеркается ужъ. Тутъ, значитъ, командеръ скомандовалъ: «ребята, сейчасъ мы, говоритъ, въ этой самой рѣкѣ изъ австріяка уху варить будемъ». Только сказалъ это господинъ полковникъ, а они ужъ вотъ, передъ нами, какъ новый двугривенный,.. Ну, конечно, ахнули мы, какъ слѣдуетъ... артиллерія, пулеметы...Тутъ меня и счекрыжило»...
Крохотинъ разсказываетъ это не спѣша, видимо, самъ любуясь мысленно тѣмъ, какъ «они» «ахнули» австріяка. Наговорился герой за день и теперь спитъ. Сестрица издали посматриваетъ на его «репьистое» лицо и грустно вздыхаетъ. Потомъ встаетъ и подходитъ къ другому солдату. Этотъ не спитъ,—радъ бы уснуть, да проклятая «стальная мухазасѣла между лопатками и не даетъ ни на минуту забыться.
— Что, Елькинъ, тяжело?
— Ничего, сестрица... Богъ дастъ, оправимся...
Видно, что каждый произнесенный звукъ доставляетъ ему острую боль, мускулы на худощавомъ, блѣдномъ лицѣ судорожно вздрагиваютъ, но онъ такъ радъ свѣтлоглазой, доброй дѣвушкѣ, въ коричневомъ платьѣ; что не смотря на ужасныя муки, онъ готовъ говорить съ ней хоть до утра.
— Вамъ вредно говорить... спите лучше... не надо-ли вамъ чего?...
— Нѣтъ...
Сестрица проводитъ ладонью по его влажному горячему лбу.
Ей безконечно жаль Елькина, молодого, полнаго силъ и надеждъ. Онъ пошелъ на войну добровольцемъ, бросилъ курсы и пошелъ.
Докторъ говорилъ, что рана опасна, но не смертельна. Дай-то Богъ!
За сутки пути сестрица полюбила солдатъ, какъ братьевъ, больше, чѣмъ братьевъ. И Крохотипъ, и Елькинъ, и
Парамоновъ, вонъ тотъ у окна, и другіе—всѣ они видомъ своихъ молчаливыхъ страданій покорили ея сердце.
«Вѣдь, это за меня, за мою мать, за многія тысячи насъ, беззащитныхъ женщинъ, проливали они кровь»,—думаетъ сестрица. А поѣздъ бѣжитъ все дальше.
Ти-та-та, ти-та-та,—стучитъ какая-то неугомонная пластинка подъ вагономъ.
Раненые одинъ за другимъ успокоились. Сестрица отворяетъ дверь и выходитъ на площадку. Послѣ душнаго, пропитаннаго
запахомъ іодоформа вагоннаго воздуха, хочется вздохнуть вольнымъ, степнымъ просторомъ, ароматомъ
вечерѣющихъ далей. Въ степи благоуханіе, какъ въ церкви
въ Духовъ день. Что-то устало-сладкое, истомное разлито въ темной; кажется,—сухая, желтая трава невидимо тлѣ
етъ, зажженная безчисленными лучами звѣздъ. И хорошо, и грустно сестрицѣ.
Тихо опускается она на колҍни, ........................... ..................... .
Верховный Главнокомандующій Его Императорское Высочество Великій Князь Николай Николаевичъ и свиты Его Величества г.-м. Воейковъ на позиціи.
Его Императорское Величество Государъ Императоръ изволитъ бесѣдовать съ ге
роемъ Львова, ген. Рузскимъ.