Злой геній Турціи—германскій посолъ въ Константинополѣ баронъ Вагенгеймъ, руководящій всѣми турецкими выступ
леніями противъ державъ тройственнаго согласія.
Согласно условію, мы съ мѣста же расходимся, и я, да нѣсколько еще женщинъ, остаемся одни около безпорядочно вываленныхъ изъ вагона вещей.
Вещи вывалены тутъ же у полотна, ибо въ Пиреѣ, какъ и въ Патрасѣ, ника
кого вокзала нѣтъ. Только площадь, захватывающая рельсовые пути, желѣзнодорожныя мастерскія, депо, водокач
ку и т. д. обведена невысокой каменной стѣной и гдѣ-то, далеко-далеко, впереди виднѣются ворота. Даже простыхъ скамеекъ нѣтъ и намъ приходится караулить вещи стоя.
Сколько мы простоимъ тутъ, неизвѣстно, но тутъ нашъ сборный пунктъ, и мы не смѣемъ двинуться съ мѣста изъ боязни растеряться потомъ.
И мы стоимъ.
Мимо насъ шмыгаетъ всякій народъ, и мало-по-малу мы начинаемъ обращать на себя сердобольное вниманіе то одного, то другого. Со стороны, вѣроятно, дѣ
лается яснымъ, что мы иностранцы и довольно нелѣпые иностранцы, которымъ не грѣхъ помочь.
Къ намъ подходитъ сухощавый и черномазый грекъ съ внушительнымъ но
сомъ и пробуетъ узнать, кто мы такіе, что намъ нужно и почему мы стоимъ, загораживая всѣмъ дорогу. То есть, мы думаемъ, что онъ именно объ этомъ насъ спрашиваетъ, потому что понять его мы не можемъ.
Мы безпомощно улыбаемся въ отвѣтъ. Онъ тоже улыбается, но не столь безпо
мощно и, видимо, считаетъ какое-то дѣло рѣшеннымъ. Жестомъ онъ подзы
ваетъ къ себѣ двухъ оборванцевъ, которые, стоя поодаль, давно ужъ смотрятъ на насъ своими выпученными стра
шенными греческими глазами, что-то
говоритъ имъ, тѣ стремительно кудато несутся и черезъ минуту возвраща
ются, весело катя передъ собою пустую телѣжку.
Ни о чемъ насъ не спрашивая и, вообще, ни о чемъ не говоря, оборванцы
хватаютъ наши вещи и, несмотря на самые энергичные наши протесты—ибо мы не знаемъ, что они хотятъ съ нами дѣлать, куда вести, да и уходить намъ
Японскій адмиралъ.
Адмиралъ Курой, главный начальникъ японскаго флота, осаждающаго Цинъ-Дао.
нельзя—быстрые и ловкіе, какъ обезьяны, меньше чѣмъ въ пять минутъ нагру
жаютъ телѣжку, запихивая что куда и какъ попало, не помѣстившіяся вещи берутъ подъ мышки и въ руки и несутся въ другую сторону къ воротамъ, ни
чуть не интересуясь тѣмъ, бѣжимъ мы за ними, или нѣтъ.
Грекъ съ внушительнымъ носомъ, глядя на наши растерянныя лица, продол
жаетъ улыбаться и, видимо, хочетъ насъ успокоить. Онъ огорченъ тѣмъ, что мы такъ волнуемся. Онъ не желаетъ намъ зла. Онъ произноситъ довольно длинную рѣчь, изъ которой мы выуживаемъ одно понятное намъ слово: «hôtel».
Я указываю на несущіяся впереди вещи и переспрашиваю для вѣрности:
- Hotel?
Онъ киваетъ головой и шире улыба
ется, счастливый тѣмъ, что я такой сообразительный. И добавляетъ:
— Olympia.
Итакъ насъ ведутъ въ hotel Олимпія. Мы поглядываемъ другъ на друга. Мы не знаемъ, хорошо все обернулось, или нѣтъ. Мы измучены, грязны, голодны, мы умираемъ отъ жажды. Слѣ
довательно, съ одной стороны хорошо, что мы не будемъ больше стоять, что мы избавлены въ будущемъ отъ поисковъ, и, можетъ быть, черезъ какихъ-нибудь десять минутъ будемъ въ гостиницѣ, гдѣ найдемъ и воду, чтобъ помыться, и чай, и ужинъ, и чистыя постели.
Съ другой стороны мы ушли со сборнаго пункта, и это нехорошо. И мы рѣ
шаемъ, что изъ гостиницы, которая, вѣроятно, гдѣ-нибудь близко—иначе бы насъ не вели, а везли—кто-нибудь сей
часъ же сюда вернется, чтобъ встрѣтить остальныхъ.
И рѣшивъ это, мы ужъ совершенно успокаиваемся и безъ малѣйшаго предчувствія того, на что мы идемъ, съ по
слѣднимъ подъемомъ бодрости, шагаемъ за оборванцами, которые опередили уже насъ чуть ли не на полверсты, проходимъ вслѣдъ за ними въ ворота и попадаемъ въ Пирей.
Левъ Максимъ.
(Прод. въслҍд. ном.).
Оригинальныя загражденія.
Опрокинутый билліардъ на улицахъ Брюсселя, служившій своего рода бар
рикадой бельгійскимъ храбрецамъ, при
вступленіи германскаго отряда.
Англійскій автомобиль съ пулеметомъ.
леніями противъ державъ тройственнаго согласія.
Согласно условію, мы съ мѣста же расходимся, и я, да нѣсколько еще женщинъ, остаемся одни около безпорядочно вываленныхъ изъ вагона вещей.
Вещи вывалены тутъ же у полотна, ибо въ Пиреѣ, какъ и въ Патрасѣ, ника
кого вокзала нѣтъ. Только площадь, захватывающая рельсовые пути, желѣзнодорожныя мастерскія, депо, водокач
ку и т. д. обведена невысокой каменной стѣной и гдѣ-то, далеко-далеко, впереди виднѣются ворота. Даже простыхъ скамеекъ нѣтъ и намъ приходится караулить вещи стоя.
Сколько мы простоимъ тутъ, неизвѣстно, но тутъ нашъ сборный пунктъ, и мы не смѣемъ двинуться съ мѣста изъ боязни растеряться потомъ.
И мы стоимъ.
Мимо насъ шмыгаетъ всякій народъ, и мало-по-малу мы начинаемъ обращать на себя сердобольное вниманіе то одного, то другого. Со стороны, вѣроятно, дѣ
лается яснымъ, что мы иностранцы и довольно нелѣпые иностранцы, которымъ не грѣхъ помочь.
Къ намъ подходитъ сухощавый и черномазый грекъ съ внушительнымъ но
сомъ и пробуетъ узнать, кто мы такіе, что намъ нужно и почему мы стоимъ, загораживая всѣмъ дорогу. То есть, мы думаемъ, что онъ именно объ этомъ насъ спрашиваетъ, потому что понять его мы не можемъ.
Мы безпомощно улыбаемся въ отвѣтъ. Онъ тоже улыбается, но не столь безпо
мощно и, видимо, считаетъ какое-то дѣло рѣшеннымъ. Жестомъ онъ подзы
ваетъ къ себѣ двухъ оборванцевъ, которые, стоя поодаль, давно ужъ смотрятъ на насъ своими выпученными стра
шенными греческими глазами, что-то
говоритъ имъ, тѣ стремительно кудато несутся и черезъ минуту возвраща
ются, весело катя передъ собою пустую телѣжку.
Ни о чемъ насъ не спрашивая и, вообще, ни о чемъ не говоря, оборванцы
хватаютъ наши вещи и, несмотря на самые энергичные наши протесты—ибо мы не знаемъ, что они хотятъ съ нами дѣлать, куда вести, да и уходить намъ
Японскій адмиралъ.
Адмиралъ Курой, главный начальникъ японскаго флота, осаждающаго Цинъ-Дао.
нельзя—быстрые и ловкіе, какъ обезьяны, меньше чѣмъ въ пять минутъ нагру
жаютъ телѣжку, запихивая что куда и какъ попало, не помѣстившіяся вещи берутъ подъ мышки и въ руки и несутся въ другую сторону къ воротамъ, ни
чуть не интересуясь тѣмъ, бѣжимъ мы за ними, или нѣтъ.
Грекъ съ внушительнымъ носомъ, глядя на наши растерянныя лица, продол
жаетъ улыбаться и, видимо, хочетъ насъ успокоить. Онъ огорченъ тѣмъ, что мы такъ волнуемся. Онъ не желаетъ намъ зла. Онъ произноситъ довольно длинную рѣчь, изъ которой мы выуживаемъ одно понятное намъ слово: «hôtel».
Я указываю на несущіяся впереди вещи и переспрашиваю для вѣрности:
- Hotel?
Онъ киваетъ головой и шире улыба
ется, счастливый тѣмъ, что я такой сообразительный. И добавляетъ:
— Olympia.
Итакъ насъ ведутъ въ hotel Олимпія. Мы поглядываемъ другъ на друга. Мы не знаемъ, хорошо все обернулось, или нѣтъ. Мы измучены, грязны, голодны, мы умираемъ отъ жажды. Слѣ
довательно, съ одной стороны хорошо, что мы не будемъ больше стоять, что мы избавлены въ будущемъ отъ поисковъ, и, можетъ быть, черезъ какихъ-нибудь десять минутъ будемъ въ гостиницѣ, гдѣ найдемъ и воду, чтобъ помыться, и чай, и ужинъ, и чистыя постели.
Съ другой стороны мы ушли со сборнаго пункта, и это нехорошо. И мы рѣ
шаемъ, что изъ гостиницы, которая, вѣроятно, гдѣ-нибудь близко—иначе бы насъ не вели, а везли—кто-нибудь сей
часъ же сюда вернется, чтобъ встрѣтить остальныхъ.
И рѣшивъ это, мы ужъ совершенно успокаиваемся и безъ малѣйшаго предчувствія того, на что мы идемъ, съ по
слѣднимъ подъемомъ бодрости, шагаемъ за оборванцами, которые опередили уже насъ чуть ли не на полверсты, проходимъ вслѣдъ за ними въ ворота и попадаемъ въ Пирей.
Левъ Максимъ.
(Прод. въслҍд. ном.).
Оригинальныя загражденія.
Опрокинутый билліардъ на улицахъ Брюсселя, служившій своего рода бар
рикадой бельгійскимъ храбрецамъ, при
вступленіи германскаго отряда.
Англійскій автомобиль съ пулеметомъ.