Или сцена смерти Маргариты.
Ее интересует не смерть человека, не идея смерти, а смерть за попранную любовь. И эта смерть должна быть тихой, как вечерний луч, и аромат
ной, как запах роз. В ней не должно быть ничего физиологического, все — от „сердца“. Так и умирает Маргарита — Дузе.
А эпопея ее романа с Габриэлем д‘Аннунцио, когда она становится актрисой своего возлюбленного, — когда она живет на сцене только в его пьесах! Когда она вся — в „Джиоконде“, „Мертвом городе“, „Франческе да Римини“. И как незаметно уходит она от людей, от шумного света,
когда тот же Габриэль выносит рекламно ее нежный роман на улицу и распродает его в розницу в своей скандальной книге „Огонь“.
Дузе не знала смеха. Даже в залитой южным солнцем „Трактирщице“ Гольдони, она артистка, давала меньше всего „хозяйки гостиницы“, а гораздо больше просто женщины от рококо, — начиная с. первого выхода, когда она, приподнявши
платье теми „руками,“ которым авторы посвящали свои пьесы, приседала в низком реверансе.
Разве это „трактирщица,“ это — Гедда. Габлер!
Кончила Дузе свои дни в Америке, на гастролях, в стране доллара и ажиотажа. Впрочем, и та Европа, которой она служила, разве в чем-нибудь разнится от нефтяного Питсбурга, где она умерла.
И кто знает, какую драму переживала великая Дузе, нити каких противоречий
опутывали ее сознание, когда она, увенчанная лаврами актриса, бросает свое страшное проклятие театру?
„Чтобы спасти театр, — говорила Дузе,— надо его разрушить, актеры и актрисы
должны умереть от чумы. Они отравляют воздух, они делают искусство невозмож
ным. Не драму играют они, а скучные „пьесы.“ Драма гибнет от кресел и лож,
вечерних туалетов и людей, которые приходят в театр, чтобы переварить свой обед“...
К. ФАМАРИН

Пора нам заучить наизусть хотя бы эту цитатру:
Социальная революция XIX века может почерпать для себя поэзию не из
прошлого, а только из будущего. Она не может даже начаться, пока не вытра
влены все суеверия прошлого. Прежние рево
люции нуждались в великих исторических воспоминаниях, чтобы обмануть самих себя относительно своего истинного содержания. Револю
ция XIX столетия, чтобы найти свое истинн ое содержание, должна предоставить мертвый погребать своих мертвецов.
Так говорит К. Маркс („18 брюмера“).. - Смакование „доброго старого“ искусства
и революционный пафос — „две вещи несовместимые.“—
В „Рабочем Корреспонденте“ (№ 3 — 4) находим сообщение об интересной опыте, предпринятом ростовской га
зетой „Трудовой Дон“: группе рабкоров
поручается кино-картина или пьеса, — из их впечатлений составляется свободная рецензия.
С более чуткой группой критиков была проведена рецензия на постановку гастролирующего в Ростове театра „Красный Факел“ пьесы Бенавенте — „Игра интересов.“ Пьеса поставлена Крижицким в стиле старинного театра с прыжками, кувырканием и т. д.
Рецензией на эту пьесу мы хотели разрешить вопрос: надо ли возрождать старинный народ
ный театр для современного рабочего зрителя? Вопрос спорный, и на него ответила рабочая критика. Ответ коллективный и единодушный: „Не надо“. „Выкапывание из далекой эпохи
среднековья кукольных комедий в нашу эпоху перестройки быта, перестройки взаимоотношений, в наш век пара и электричества — непонятно рабочему.“
Правильно. Искусство — не сигара, не вино, не скрипка, чтобы быть „чем старетем сильней...“ И все поиски наших эстетствующих гурманов „созвучий“ в прошлых эпохах свидетельствуют лишь о каком-то ущербе их революционности.
В № 97 „Правды“, за подписью председателя политсовета театра Революции О. Д. Каменевой, появилась статья, набра
сывающая схему новой фазы развития этого театра.
В результате двухлетнего опыта, политсовет убедился, что—
между настроениями западной драматургии, творениями которой до сих пор театру прихо
дилось пользоваться, и психологией русскогозрителя образуется все больший разрыв. Нам все больше и больше приходится рассчитывать лишь на свои собственные силы.
Чтобы поднять репертуар на должную высоту театру Революции приходится начинать с соз
***