И если мы „вычищаем“ 30%, то надо вычищать минимум 60%. И только в этом спасение провинциального театра...
Цекрабис, слово за тобою!
Сейчас в период квалификации, дай жесткие директивы на места, возьми твер
дый „очистительный“ курс в квалификаторстве!
Иначе не только начинающийся зимний сезон будет прошлогодним жутким кошма
ром, но и в самом ближайшем будущем вся эта невежественная, общественно-беспомощная, реакционная актерия с головою втянет провинциальный профтеатр в болото самый смрадной халтуры.
ВЛ. Л. КОРОЛЕВ
P. S. В провинции, на квалификации, почему-то не производятся (хотя бы самые простые) политопросы. А следовало бы!
В. К.
КАДРИЛЬ с АНГЕЛАМИ
В. Чем занимается европейский буржуа? О. Танцует фокстрот и молится богу. В. Что есть буржуазный строй? О. Ресторан и кабаре.
В. Кто такой премьер-министр буржуазного государства?
О. Тихий, а иногда и громкий идиот — в зависимости от голоса актера.
В. Кто такие социал-соглашатели?
О. Тоже идиоты, которые поют „Птичку божию“.
В. Кто есть банкир?
О. Высокий человек с басом и в цилиндре. Иногда Мухин, иногда Лишин.
В. Кто такой пролетарий?
О. Мужчина в синей блузе поверх брюк и со страшными словами.
Дон Андрес-де Рибера — Симонов.
Серьезно, товарищи, не пора ли перестать сюсюкать на театрах? Не пора ли перестать подносить революцию как крас
ное яичко к христову дню или как подарок зрителю за благонравное поведение, вроде как на провинциальных балах подносят цветы участникам котильона в конце бала вечера?
Ведь, право, уже вышли из этого возраста, — в восьмой год Революции входим,
да и Театр Революции в четвертый, кажется, годок входит; не маленький...
Это сюсюканье революцией — кажется мне, — является обидным и для зрителей, и для актеров. Ну, если еще один раз — куда ни шло, но если это сюсюканье становится штампованным, приобретает авто
ритет традиции, окрашивается защитным цветом установленности, — тогда это опасно. Опасно, потому что привыкаешь, потому что начинает казаться, что так и должно быть, что не может быть на театре подлинной соціальной и политической сатиры, настоящей агитации. Тогда, конечно, принимаешь спектакль в этаком равнодушном безразличии и, позевывая
В. Что есть революція?
О. Это когда в конце третьей части, на 20-м приблизительно эпизоде, тушится свет, газетник кричит: всеобщая забастовка; иногда при этом стреляют холо
стыми зарядами и портят воздух в театре, где и без того плохая вентиляция.
В. А что есть наказанный порок?
О. Это всегда очаровательная Бабанова, которая, хоть она и порок, но все-таки всегда имеет наибольший успех.
В. Что же означает сия „политграмота“? О. Честное слово, не я ее выдумал. Это ее Театр Революции выдумал и „сценически реализовал“ в „агитационнопропагандистском“ спектакле — „Кадриль ангелов“.
***
Цекрабис, слово за тобою!
Сейчас в период квалификации, дай жесткие директивы на места, возьми твер
дый „очистительный“ курс в квалификаторстве!
Иначе не только начинающийся зимний сезон будет прошлогодним жутким кошма
ром, но и в самом ближайшем будущем вся эта невежественная, общественно-беспомощная, реакционная актерия с головою втянет провинциальный профтеатр в болото самый смрадной халтуры.
ВЛ. Л. КОРОЛЕВ
P. S. В провинции, на квалификации, почему-то не производятся (хотя бы самые простые) политопросы. А следовало бы!
В. К.
ПРОСТЫЕ
ИСТИНЫ
КАДРИЛЬ с АНГЕЛАМИ
В. Чем занимается европейский буржуа? О. Танцует фокстрот и молится богу. В. Что есть буржуазный строй? О. Ресторан и кабаре.
В. Кто такой премьер-министр буржуазного государства?
О. Тихий, а иногда и громкий идиот — в зависимости от голоса актера.
В. Кто такие социал-соглашатели?
О. Тоже идиоты, которые поют „Птичку божию“.
В. Кто есть банкир?
О. Высокий человек с басом и в цилиндре. Иногда Мухин, иногда Лишин.
В. Кто такой пролетарий?
О. Мужчина в синей блузе поверх брюк и со страшными словами.
Дон Андрес-де Рибера — Симонов.
Серьезно, товарищи, не пора ли перестать сюсюкать на театрах? Не пора ли перестать подносить революцию как крас
ное яичко к христову дню или как подарок зрителю за благонравное поведение, вроде как на провинциальных балах подносят цветы участникам котильона в конце бала вечера?
Ведь, право, уже вышли из этого возраста, — в восьмой год Революции входим,
да и Театр Революции в четвертый, кажется, годок входит; не маленький...
Это сюсюканье революцией — кажется мне, — является обидным и для зрителей, и для актеров. Ну, если еще один раз — куда ни шло, но если это сюсюканье становится штампованным, приобретает авто
ритет традиции, окрашивается защитным цветом установленности, — тогда это опасно. Опасно, потому что привыкаешь, потому что начинает казаться, что так и должно быть, что не может быть на театре подлинной соціальной и политической сатиры, настоящей агитации. Тогда, конечно, принимаешь спектакль в этаком равнодушном безразличии и, позевывая
В. Что есть революція?
О. Это когда в конце третьей части, на 20-м приблизительно эпизоде, тушится свет, газетник кричит: всеобщая забастовка; иногда при этом стреляют холо
стыми зарядами и портят воздух в театре, где и без того плохая вентиляция.
В. А что есть наказанный порок?
О. Это всегда очаровательная Бабанова, которая, хоть она и порок, но все-таки всегда имеет наибольший успех.
В. Что же означает сия „политграмота“? О. Честное слово, не я ее выдумал. Это ее Театр Революции выдумал и „сценически реализовал“ в „агитационнопропагандистском“ спектакле — „Кадриль ангелов“.
***