„БАРСУКИ“

(Театр им. Вахтангова)
Роман Леонова «Барсуки» имеет широкую и вполне заслуженную известность. Пожалуй, это одно из лучших беллетристических произведений, и котором художественно и вдумчиво показана деревня в эпоху гражданской войны. Переделки вообще редко бывают удачны. Однако, трудно было себе представить, чтобы образы романа, освещенные огнем рампы, до такой степени поблекли. Прежде всего, исчез типичный крестьянский стержень романа — издавна, еще с кре
постных и помещичьих времен, ведущаяся тяжба и борьба Воров и Гусаков за покосы. Эта борьба продолжается и в советское время, выливаясь в борьбу советского села Гусаки с дезертир
ским селом Воры. Вековечная тяжба из-за Зинкина луга остается где-то позади. Полнокровные фигуры романа в пьесе маячат какими-то плоскими чертежами. Каким-то курьезным чудаком, любителем астрономии, любителем потолко
вать об «ученых» выглядит со сцены советский мужик, Чмелев. Характерная, крепкая, интересная фигура Половинкина, советского комиссара из крестьян, сведена просто к бравому, дисциплини
рованному, храброму красноармейцу. То, что было слабо в романе, стало еще слабее на сцене. По
чему, например, никак не показаны Гусаки, но зато в изобилии показаны Воры? Крестьяне против продразверстки, их крики о грабеже, разго
воры о том, что «разрешается дышать, а кто не дышет, — штраф», кажутся очень убедительными и правильными, потому что вовсе не представлена другая, советская сторона.
В пьесе продразверстка выглядит, действительно, ничем не оправданным грабежом.
Крестьяне покидают зеленых не потому, что уверовали в правоту советской власти, а потому, что весна и некому пахать. Конечно, и это не ма
ловажная причина, конечно, крестьянин конями врос в землю. Но это не вся правда. Ведь не возвращались же к своим полям боровшиеся с Кол
чаком сибирские партизаны — крестьяне, несмотря на все посулы и угрозы белогвардейцев! Не только не возвращались, но боролись, обрекая .... и мечу свои родные села, уходя вместе со всем скарбом в сопки, в тайгу. Ведь дрались; же кре
стьяне со всеми генералами и помещиками, не
смотря на вынужденную жесткость продразверстки, несмотря на крутые времена военного коммунизма.
В пьесе всего этого не видно, и перелом в крестьянских настроениях остается непонятным.
Не лучше обстоит дело и о драматургическими характеристиками «зеленой» воровской сторны, хотя количественно она представлена и больше. В своем роде вождь и мужицкий бунтарь Семен Барсук подан в виде мягкого, обуреваемого сомнениями, мечущегося полуинтеллигента. За что боролись «зеленые»? И почему была неизбежна
победа над ними «красных»? Этот вопрос остается для зрителя неразрешенным. Он так и уходит,
уверенный в том, что барсуки вынуждены были сложить оружие, разбитые военной стратегией красного командира Антона.
Пьеса ставит себе другие задачи, чем роман. В пьесе нельзя говорить от автора. В пьесе автор заставляет говорить действующих лиц, и надо. чтобы они говорили так, чтобы это было так же убедительно, как если бы за них на протяжении

TEAТРАЛЬНЫЕ ВСТРЕЧИ

именитого критика М. Загорского с знаменитыми деятелями искусства и его беседы
на строго-театральные темы, из которых читатель может почерпнуть много назидательного[*]
Встречаю в Ялте друга моего детства Катая Валентинова, драматурга. Его тощее, типично-пи
сательское лицо усиленно мимирует. Глаза — тоже. Мимируют. Передают великую скорбь советского писателя.
Чуткий и нежный, я прочитал в них душевную трагедию: прекрасную пьесу Катая «Броненосец Растратчиков» театр «закатаял» (хорошо сказал!)
Похлопал я его по плечу.
— Ну, что, Катай... Как жизнь?
Он тоскливо взглянул на меня и две слезинки скатились по талантливым щекам.
— Плохо... Жмут вот...
— Д-да... Репертком того... всех жмет... — Нет, не репертком.
— Ну, да. Я и говорю — издатели жмут. — Да, нет! - ? ?
— Ботинки жмут. Новые. В Ницце приобрел. Дружеское, сочувственное рукопожатие — и мы, такие милые и хорошие, расходимся. Он на «Б», я на 34-м.
Так в мимолетных встречах раскрывается трагедия большого мастера, обнажается душа писателя.
Мне стало грустно: как жить, как творить? Жмут, не дают работать.
*
Когда-то у моего знаменитого друга актера Надрыва-Вчерашнего не было бороды. Это было бурное время гражданской войны и он любил гладить себя по бритым щекам. Сейчас с ним случилось несчастье — великий актер заиграл.
Подкрадываюсь к нему сзади у остановки трамвая и — бац его по затылку портфелем! Страшно обрадовался. Встрепенулся, как чайка, обнял.
— Ба! Мишенька! Друг!
А мне — понимаете-ли — неудобно: меня в Москве даже папиросники знают. «Вот, говорят, Михаил Борисович идут».
— Давно, говорю, не брились?
— Да, вот часа два. Зато играю!
Обрадовался я — можно о театре поговорить.
— Скушно, говорю, Надрыв, Бреетесь часто. Тоска... Премьеру бы какую...
Поговорили мы с ним этак о театральных делах, покумекали и разошлись. А после я еще долго вспоминал нашу трогательную и содержательную беседу на любимые театральные темы.
Д-да.. Надрыв — великий актер. И он любит га
лушки по-украински и шашлык по-грузински.
[* ]Дружеский шарж на очерки М. Загорского
«Встречи» в «Современном театре».