многих страниц говорил сам автор. Герои, Леонова, почти механически вынутые из романа и пере
ставленные на сцену, перестали быть похожими на себя. Все дело в том, что, очевидно, нужно было бы написать новую пьесу на тему «Барсуков».
Не имея возможности здесь коснуться других сторон переделки, необходимо указать на следующее. Почему, например, из пьесы убрана любопытная и характерная фигура упродкомиссара? По
чему автор (а может-быть — режиссер) заставляет восставших крестьян тащить из исполкома мебель и самовар?
Известно ли автору и режиссеру, как на деле происходила разверста, и ее, так сказать, техника? То, что показано на сцене, в отдаленной степени напоминает действительность.
В результате, мы имеем представление скучное и тягучее. Мы вовсе не склонны во всем винить талантливого автора «Барсуков». Может-быть, и не его вина, что он не смог все богатства романа втиснуть в 13 картин, не его вина, что он не владеет в достаточной степени драматургической техникой и не смог переключить своих героев в сце
ническую плоскость. Однако, театр мог и должен был все это почувствовать и предвидеть. Самому автору или зрителю, читавшему роман, сравнительно не трудно дополнить пьесу мысленно де
талями, фактами, разговорами и описаниями из романа. Но от этого пьеса не становится пьесой.
Общий слабый уровень исполнения (за исключением исполнителей ролей Антона и Юды) и вещественного оформления дополнили, надо откровенно сказать, неудачу спектакля.
«Барсуки» могут и должны стать пьесой, и этой пьесы мы вправе от автора ждать.
О. ЛИТОВСКИЙ
Настя — Алексеева Мишка — Горюнов
Савелий — Толчанов
Павел (Антон) — Щукин Брыкин — Москвин
Семен — Гладков
*
Столкнулся в «Эрмитаже» с Митькой Топорщиковым. С тем самым, который знаменитый. Прия
тель мне.
Веселый, омоложенный! (фитин, прохвост, принимает).
Я с ним на «ты», так я ему:
— Ну, как, говорю, Митяй, дела — делишки?
— Извините, говорит, какие «делишки»? И вообще — почему «Митяй»?!
Я то умный: вижу — шутит. Трясу талантливую руку.
Поздравляю, говорю, поздравляю... — Простите, с чем?
— Как с чем? Тетя у тебя, слышал, померла.
Ничего не ответил. Радужные вспоминания захлестнули его, грусть заволокла его прекрасные голубые очи.
Отвернулся, что-то сказал официанту и скорбно спрятав плечи — отошел.
Как тяжело... Я лирически посмотрел ему вслед. Бедный Митя... Бедный многострадальный театр. Видно нелегко перенесет он смерть любимой тети.
*
Tетя! «Как много в этом слове для сердца критика слилось». Мои ясные глаза заполняются журчащими слезами и проходит, как в тумане, история русской критики от «Записок» Белинского до моих «Встреч». Почему — не спрашивайте! Тяжело. Тоскливо...
Так. вот, еду я в автобусе за гривенник, смотрю — Толя... Да, господи-ж. Толя, Луначарский. Он у меня еще чистописанию учился, я же его и в люди вывел.
Только из-за границы вернулся. Одет, как говорится, о иголочки.
— Ну, как на Западе? Говори прямо, — где лучше в Европе или в России? Растерялся. Умилился.
— Оно, конечно, Запад — это вещь. Но и Россия — того. Здесь у вас «Современный театр», премьеры...
Понял я мятежную душу.
— Нехорошо, говорю, Толя, раскис. Журить тебя некому.
И нежно похлопал его по плечу.
— «Учись Луначарский — Загорским будешь». Вот это — да! «Встреча» — что надо.
Ярон — Сокольский, сатирик и юморист. Острый паренек. Так и режет, так и режет...
Дай, думаю, скажу, что-нибудь остроумное. — А-а, говорю, здрасте, Гоголь для бедных.. Засмеялся. А после в суд подал. Оригинальная личность...
*
А то вот встречаю как-то Калинина, Михаила Ивановича.
— Ну, как, спрашиваю, Михал Иваныч?.. А вы говорите — театральные встречи.
СТ. АСИЛОВ