обращение театральной пьесы в кинематографический сценарий, как не восхищают хирургические операции, производимые над тонкой тканью Франсовского диалога.
Мы не из тех, кто может без усилия вынести темп и ритм спектакля в доме Щепкина, любовно прибегающего к езде „на долгих“ в наш век экспрессов, авто и трамов, но вакханалия экспрессионистического Запада, как формальная основа на шего театра, кажется нам, как и Чацкому, лишь слепым подражанием „иностранцам“.
Мы не сторонники засилия литературы на театре; мы не увлекаемся до демагогических пределов культом актера на сцене; мы не скучаєм по жизненности образов в постановке, но позвольте нам откровенно скучать и уходить из театра пу
стыми, когда фабула остается для зрителя иксом, когда актер тонет в сумасшедшей тонке „чистого“ действия, когда образы
обращаются в штампы, в маски, не оживленные мощью индивидуальных актерских талантов.
Мы с горечью увидели нищету театра. Чтобы ее изжить, он должен сделать две вещи.
Во-первых, подняться идеологически, связавшись с пафосом, со стилем соци
альной революции не по-интеллигентски, не по - фельетонному или сценарному ее изображению, а по-настоящему, как слуга рабочего класса.
Во-вторых, восстановить собственное уважение к себе самому и, вспомнив или узнав законы своего бытия, как самостоятельного искусства, дать должное место на своей территории и автору и актеру, не заискивая и не должая другим искусствам.
Иначе — нищий обратится в банкрота.
В. ТИХОНОВА.
ЕЩЕ О
В ТЕАTPЕ
МЕЙЕРХОЛЬДА

Д.Е.

Через несколько дней после летнего закрытого просмотра „Д. Е “ Всеволод Мейерхольд сказал мне:
— О, как я устал после этой постановки! Еще никогда так не было трудно, как при этой работе ..
И через несколько минут:
— Да, придется еще работать. Пьесу надо переделать...
Через два месяца, уже в Крыму, Вс. Мейерхольд подтвердил еще раз:
— Надо спешить в Москву — переделывать „Д. Е.“...
И вот снова закрытый просмотр „Д E.“ И что же?—Все тот же нелепый сценарий,
все то же отсутствие пьесы и все те же героические усилия из ничего сделать спектакль!
В своей первой рецензии О „Д. Е“ я
принял очень горячо этот спектакль, волнующий скрытыми в нем возможностями. Никогда еще на театре не было с такой силой и яркостью показана возможность создания подлинного революционного зрелища из элементов чистой политики. Но... только возможность, только намек, только черновой набросок!.. „Это еще не спектакль, это только материалы к спектаклю“ —
писал я летом. И я верил, что такой спектакль будет создан после переделки „Д. E.“
Увы! Кроме мелких и незначительных изменений в сценах у польского прези
дента и в палате депутатов, почти все осталось без изменения. Попрежнему великолепное мастерство постановщика и гро
мадная, напряженная работа актеров про
падают в тщетных усилиях связать воедино всю эту расползающуюся словесную нелепицу, именуемую сценарием „Д. E.“ Ряд удивительнейших по остроте сценической выдумки моментов, ряд очень ярких актер
ских масок, движений и интонаций, но... целого и єдиного зрелища нет. Несмотря на внешнюю динамику и грохот звуков, ничто в сущности не развивается, не на
растает, и актер в последнем эпизоде уходит со сцены таким же, каким вошел на нее в первом — играть нечего.
Кто виноват в том, что такие громадные возможности, явленные в чисто-тех
нической работе режиссера и актеров, не дали нужного и возможного эффекта? Подгаецкий — автор сценария? Да, он, но разве нельзя было в корне переделать сценарий? Представленная им переделка также неудачна? Но разве свет клином сошелся и нельзя было поручить переделку кому-либо другому? А лаборанты