дворным», а «был всегда дерзок». Он не мог быть иным, иначе потерял бы своего зрителя.
И понятно, великая революция, которая смела с политической и общественной сцен этого зри
теля, не могла быть свободно и сразу принята МХТ’ом I. Никто не приветствует топор, рубя
щий сук, на котором сидишь. И понятно, почему
никто и не думал от театра требовать не жертв— дело не в них, — а чудесного, внезапного перерож
дения. Знаю, что истинный художник не может жить в отрыве от широких масс, тянущихся к искусству. И широкие массы пойдут к нему, если художник сам только захочет быть им нужным, подойдет к ним. Подойти к новому зрителю — дело трудное, требующее времени и огром
ной работы над самим собой и над материалом, который дает жизнь и сцена.
Не спроста же такой тонкий, широко-образованный человек, как Брюсов, хватил с плеча обухом по голове в своем отзыве о Художественном театре в момент его возникновения: «искус
ство это условность, в Художественном театре условностей нет, значит, это не искусство». Теперь это звучит дико, а тогда? Недаром же дру
гой тогдашний критик саркастически замечал, что играть жизнь на сцене — мещанство, а другие острили по поводу театра настроений:
Настройщиками действительно вы стали, Но музыкантами вам не бывать.
К счастью, люди редко краснеют за прошлые ошибки. Грубее ошибиться было трудно. Но уже и в те времена, несмотря на улюлюкания невежественных борзописцев и образованнейших рутинеров или закостеневших схематиков, — потря
сающая сила захвата МХТ I дала себя знать и нашла свое определение в яркой и сочной фра
зе: «Если бы даже на спину мне уселся слон из Зоологического сада, я его не почувствовал бы».
Театр МХТ I возник в эпоху пробуждения широких либеральных прослоек нашего служилого люда, земцев и даже купечества. Мы ви
дим теперь в этом театре нотки разочарования, скепсиса, мировой скорби, уныния и безнадежности, которые сквозь призму времени как буд
то бы стали ярче, и которых современники или не замечали, или переживали не так, как мы теперь. Им они не мешали, а, наоборот, подталкивали их на протест против насилия и неправ
ды жизни. Не надо забывать, что ныне погрузившиеся в забвение социально-разговорные ми
стики, тогда в бунте своем даже против самой природы, а не только против правительства,— искали прорыва из этого плохого мира в хоро
ший, потусторонний мир, и считали себя левее и шире большевиков, которые суживали свою задачу лишь прорывом сквозь штыки самодержавия к захвату власти.
Класс, обреченный историей, мог не замечать своей обреченности. Наоборот, в ее признаках он находил упор для своих устремлений. Пусть «Три сестры» звали к протесту и борьбе, но са
ми они, ныне чахлые тени прошлого, для нас
всегда были только ноющими, неустроенными и безнадежно обреченными существами. Пусть Са
тин и Лука будили протест против социальной
несправедливости и неурядицы, но они-то люди дна и никогда им оттуда не подняться. Пусть доктор Штокман вызывал гром апплодисментов
когда говорил, что идя на собрание, не следует надевать новую пару, но для нас он только неумный, ограниченный индивидуалист, очень похожий на щедринского карася-идеалиста, кото
рый думал срезать щуку вопросом: «А знаешь ли ты, что такое справедливость?». Щука была действительно поражена. И, разинув рот от изумления, невольно для самой себя проглотила карася.
„Писатели и артисты — МХТ“
2 ноября в Б. зале Консерватории состоялся вечер «Писатели и артисты МХТ». Вечеру пред
шествовало вступительное слово Н. Д. Волкова,
в сжатой форме обрисовавшего общую картину истории Художественного театра и остановивше
гося на значении театра, положившего начало своеобразному направлению в искусстве театра. Затем начались выступления писателей и артистов.
Большинство из них декламировало и пело трогательно-сентиментальные вещи — «специально для юбиляров».
Осталось в памяти выступление Ивана Приблудного, прочитавшего крепко-написанную «Россию». Несмотря на хороший голос, Козловский казался смешным в исполняемых им сен
тиментальных номерах. На бис был исполнен «Средь шумного бала!» Шумные аплодисменты, как нельзя лучше свидетельствовали о том, что публика была действительно специфическая МХТ’о-«юбилейная».
В дальнейшей программе выступали: П. Романов, Абрамова, Гельцер, Мессерер, Пашенная, Гоголева, Яблочкина, балет ГОТОБ’а и др.
В общем надо признать вечер, посвященный юбилярам — пустым и бессодержательным. Вина в этом, лежит, конечно, на устроителях концерта, не позаботившихся о том, чтобы организовать и объединить программу единой, хотя бы, на худой конец, и юбилейной мыслью. Помимо того, никто не счел нужным сказать несколько слов о болезни К. С. Станиславского, а также о причине отсутствия Качалова.
Вечер закончился показом фильмы, смонтированной из отдельных кусочков всех фильм с участием юбиляров.
Р.
Правда, анкеты красноармейцев о «Декабристах», зачитанные т. Бродским, говорят о революционизирующем влиянии на них этого спек
такля: «Впечатление такое, что с голыми руками бросился бы на буржуазию». Мы и не отрицаем прогрессивного значения этого замечательного
театра. Мы говорим только — он перестал быть национальным лицом передовой буржуазной де
мократии, ибо ее самой у нас теперь нет, и он не стал рупором идей и эмоций, движущих вперед нашу демократию рабочую, его взоры обра
щены вспять; и мы не отрицаем, что в нашей обширной стране еще найдутся слои, для кото
рых давно сказанное слово, покрытое архивной плесенью, покажется живым и необычайно но
вым. Разве наши сектанты не живут и сейчас еще в XIV веке?! Но мы ждем от замечательнейшего культурного очага созвучия с современностью второй четверти XX века, мы хотим, чтобы он горел не факелом ночным в нощи, а солнцем среди бела дня.
П. С. Коган говорил, что революция требует от художника обслуживать ее, а художник согласен, но при условии, чтобы она была пре
красна. Но в том то и штука, что прекрасное для иного художника — для нас, да и для грядущей истории безобразно. Для нас революция
прекрасна, ибо она сметает господство эксплоа
таторов и нам больно, что она не сделала этого на всем земном шаре и что но все корни отжившего вырвала из нашей почвы. А тот, кто в по
роховом дыму и из-за крови жертв не сумел разглядеть ее чудесного лица, для нас, если не враг, то безнадежный мещанин, которому, ко
нечно, никогда не быть художником величайшей эпохи.
МРУЗ
И понятно, великая революция, которая смела с политической и общественной сцен этого зри
теля, не могла быть свободно и сразу принята МХТ’ом I. Никто не приветствует топор, рубя
щий сук, на котором сидишь. И понятно, почему
никто и не думал от театра требовать не жертв— дело не в них, — а чудесного, внезапного перерож
дения. Знаю, что истинный художник не может жить в отрыве от широких масс, тянущихся к искусству. И широкие массы пойдут к нему, если художник сам только захочет быть им нужным, подойдет к ним. Подойти к новому зрителю — дело трудное, требующее времени и огром
ной работы над самим собой и над материалом, который дает жизнь и сцена.
Не спроста же такой тонкий, широко-образованный человек, как Брюсов, хватил с плеча обухом по голове в своем отзыве о Художественном театре в момент его возникновения: «искус
ство это условность, в Художественном театре условностей нет, значит, это не искусство». Теперь это звучит дико, а тогда? Недаром же дру
гой тогдашний критик саркастически замечал, что играть жизнь на сцене — мещанство, а другие острили по поводу театра настроений:
Настройщиками действительно вы стали, Но музыкантами вам не бывать.
К счастью, люди редко краснеют за прошлые ошибки. Грубее ошибиться было трудно. Но уже и в те времена, несмотря на улюлюкания невежественных борзописцев и образованнейших рутинеров или закостеневших схематиков, — потря
сающая сила захвата МХТ I дала себя знать и нашла свое определение в яркой и сочной фра
зе: «Если бы даже на спину мне уселся слон из Зоологического сада, я его не почувствовал бы».
Театр МХТ I возник в эпоху пробуждения широких либеральных прослоек нашего служилого люда, земцев и даже купечества. Мы ви
дим теперь в этом театре нотки разочарования, скепсиса, мировой скорби, уныния и безнадежности, которые сквозь призму времени как буд
то бы стали ярче, и которых современники или не замечали, или переживали не так, как мы теперь. Им они не мешали, а, наоборот, подталкивали их на протест против насилия и неправ
ды жизни. Не надо забывать, что ныне погрузившиеся в забвение социально-разговорные ми
стики, тогда в бунте своем даже против самой природы, а не только против правительства,— искали прорыва из этого плохого мира в хоро
ший, потусторонний мир, и считали себя левее и шире большевиков, которые суживали свою задачу лишь прорывом сквозь штыки самодержавия к захвату власти.
Класс, обреченный историей, мог не замечать своей обреченности. Наоборот, в ее признаках он находил упор для своих устремлений. Пусть «Три сестры» звали к протесту и борьбе, но са
ми они, ныне чахлые тени прошлого, для нас
всегда были только ноющими, неустроенными и безнадежно обреченными существами. Пусть Са
тин и Лука будили протест против социальной
несправедливости и неурядицы, но они-то люди дна и никогда им оттуда не подняться. Пусть доктор Штокман вызывал гром апплодисментов
когда говорил, что идя на собрание, не следует надевать новую пару, но для нас он только неумный, ограниченный индивидуалист, очень похожий на щедринского карася-идеалиста, кото
рый думал срезать щуку вопросом: «А знаешь ли ты, что такое справедливость?». Щука была действительно поражена. И, разинув рот от изумления, невольно для самой себя проглотила карася.
„Писатели и артисты — МХТ“
2 ноября в Б. зале Консерватории состоялся вечер «Писатели и артисты МХТ». Вечеру пред
шествовало вступительное слово Н. Д. Волкова,
в сжатой форме обрисовавшего общую картину истории Художественного театра и остановивше
гося на значении театра, положившего начало своеобразному направлению в искусстве театра. Затем начались выступления писателей и артистов.
Большинство из них декламировало и пело трогательно-сентиментальные вещи — «специально для юбиляров».
Осталось в памяти выступление Ивана Приблудного, прочитавшего крепко-написанную «Россию». Несмотря на хороший голос, Козловский казался смешным в исполняемых им сен
тиментальных номерах. На бис был исполнен «Средь шумного бала!» Шумные аплодисменты, как нельзя лучше свидетельствовали о том, что публика была действительно специфическая МХТ’о-«юбилейная».
В дальнейшей программе выступали: П. Романов, Абрамова, Гельцер, Мессерер, Пашенная, Гоголева, Яблочкина, балет ГОТОБ’а и др.
В общем надо признать вечер, посвященный юбилярам — пустым и бессодержательным. Вина в этом, лежит, конечно, на устроителях концерта, не позаботившихся о том, чтобы организовать и объединить программу единой, хотя бы, на худой конец, и юбилейной мыслью. Помимо того, никто не счел нужным сказать несколько слов о болезни К. С. Станиславского, а также о причине отсутствия Качалова.
Вечер закончился показом фильмы, смонтированной из отдельных кусочков всех фильм с участием юбиляров.
Р.
Правда, анкеты красноармейцев о «Декабристах», зачитанные т. Бродским, говорят о революционизирующем влиянии на них этого спек
такля: «Впечатление такое, что с голыми руками бросился бы на буржуазию». Мы и не отрицаем прогрессивного значения этого замечательного
театра. Мы говорим только — он перестал быть национальным лицом передовой буржуазной де
мократии, ибо ее самой у нас теперь нет, и он не стал рупором идей и эмоций, движущих вперед нашу демократию рабочую, его взоры обра
щены вспять; и мы не отрицаем, что в нашей обширной стране еще найдутся слои, для кото
рых давно сказанное слово, покрытое архивной плесенью, покажется живым и необычайно но
вым. Разве наши сектанты не живут и сейчас еще в XIV веке?! Но мы ждем от замечательнейшего культурного очага созвучия с современностью второй четверти XX века, мы хотим, чтобы он горел не факелом ночным в нощи, а солнцем среди бела дня.
П. С. Коган говорил, что революция требует от художника обслуживать ее, а художник согласен, но при условии, чтобы она была пре
красна. Но в том то и штука, что прекрасное для иного художника — для нас, да и для грядущей истории безобразно. Для нас революция
прекрасна, ибо она сметает господство эксплоа
таторов и нам больно, что она не сделала этого на всем земном шаре и что но все корни отжившего вырвала из нашей почвы. А тот, кто в по
роховом дыму и из-за крови жертв не сумел разглядеть ее чудесного лица, для нас, если не враг, то безнадежный мещанин, которому, ко
нечно, никогда не быть художником величайшей эпохи.
МРУЗ