тремя сомнительного качества остротами, поставить и разыграть его так, как только, что на этой же самой сцене разыгрывались венские шантанно-музыкальные фарсы.
Возрождать классическую оперетту значит, воспользовавшись неувядающей музыкой луч
ших мастеров комической онеры, вернуть оперетте ее своеобразный общественный пафос, ее связь с современностью, ее злободневность, ее смеющийся парадокс и танцующую идеологию. А для того, чтобы это сделать, нужно ВЫБРОСИТЬ увядшие и потерявшие всякий смысл тексты старых опере
точных либретто и попытаться СОЗДАТЬ новые, такие же крепкие, лекие и занима
тельные, в смысле сценической структуры и такие же саркастические, такие же СВЯЗАННЫЕ С ЖИЗНЬЮ, с современностью,
с непосредственными интересами массового зрителя, какими являлись тексты классических оперетт в свое время.
А главное нужно ВЕРНУТЬ оперетте ее эксцентризм и ее буффонаду, ее „игру, как игру“, ее стремительный темп, ее манеру преувеличенной пародии, ее феерию и бесподобную неправдоподобность.
Я знаю, что Дмитровской Оперетте не до „художественных экспериментов . Они не так выгодны, как халтура. Они требуют времени, внимания, жертв и, чего уж совсем неоткуда взять, настоящей любви к театру.
Пустые ряды кресел напоминали гигантские соты, из которых вылетели пчелы. Люстра висела черной виноградной гроздью. Сверкающие плоды по очереди были общипаны выключателем. Была ночь, и театр спал.
Главный сторож Корней Иванович в последний раз проверил, заперты ли ложи, по
пробовал радиаторы, нашел в гардеробе одну мужскую галошу и, неодобрительно держа ее двумя пальцами, отнес в контору и там запер. После чего он вышел через главный выход с тем, чтобы, проверив ночных сторожей, уйти к себе домой в боковой подъезд.
На площади перед театром был сахарный снег, жгучий от луны. И сама луна, полная до предела, разметав звезды, плыла над площадью. На зернистом снегу Корней Ива
нович увидал две тени, длинные как третий звонок перед началом спектакля, и услыхал тихий рокот двух голосов.
— Нет того, чтобы пойти это себе по квартирам,—с раздражением подумал Корней
Капитан-БЫСТРЕНИН
Дмитровской Оперетте приходится работать спешно. Этого требует касса. И еще многого другого требует касса. Нужно угодить неприхотливым вкусам своих завсег
датаев. Нужно делать сборы. Тут не до „ренесансов . Я все это знаю. И все же я позволяю себе критиковать работу „Му
Иванович.—Непременно норовят под чужое окно. А за окном этим костюмы дорогие, исторические.—И Корней Иванович, энер
гично кашлянув, зашел двум теням в тыл и пригляделся к ним. Изумление его было велико.
На снегу босая стояла молоденькая девочка, одетая в прозрачное ничто. По ее спине стекали волосы, как вода из опроки
нутого кувшина. Рядом с нею, поджав от холода одну ногу, стояло нечто в роде мох
натого старика. Глаза этого существа сверкали, как два зеленых жука.
Корней Иванович, вспомнив кое-какие сорокаградусные излишества, крепко зажму
рил глаза. Но открыв их, он обнаружил странную пару на том же месте.
— Извиняюсь, гражданка,—выговорил, наконец, Корней Иванович,—вы не из беспри
зорных будете, а может...—но, взглянув на мерцающее ожерелье на шее девушки, он
Возрождать классическую оперетту значит, воспользовавшись неувядающей музыкой луч
ших мастеров комической онеры, вернуть оперетте ее своеобразный общественный пафос, ее связь с современностью, ее злободневность, ее смеющийся парадокс и танцующую идеологию. А для того, чтобы это сделать, нужно ВЫБРОСИТЬ увядшие и потерявшие всякий смысл тексты старых опере
точных либретто и попытаться СОЗДАТЬ новые, такие же крепкие, лекие и занима
тельные, в смысле сценической структуры и такие же саркастические, такие же СВЯЗАННЫЕ С ЖИЗНЬЮ, с современностью,
с непосредственными интересами массового зрителя, какими являлись тексты классических оперетт в свое время.
А главное нужно ВЕРНУТЬ оперетте ее эксцентризм и ее буффонаду, ее „игру, как игру“, ее стремительный темп, ее манеру преувеличенной пародии, ее феерию и бесподобную неправдоподобность.
Я знаю, что Дмитровской Оперетте не до „художественных экспериментов . Они не так выгодны, как халтура. Они требуют времени, внимания, жертв и, чего уж совсем неоткуда взять, настоящей любви к театру.
Пустые ряды кресел напоминали гигантские соты, из которых вылетели пчелы. Люстра висела черной виноградной гроздью. Сверкающие плоды по очереди были общипаны выключателем. Была ночь, и театр спал.
Главный сторож Корней Иванович в последний раз проверил, заперты ли ложи, по
пробовал радиаторы, нашел в гардеробе одну мужскую галошу и, неодобрительно держа ее двумя пальцами, отнес в контору и там запер. После чего он вышел через главный выход с тем, чтобы, проверив ночных сторожей, уйти к себе домой в боковой подъезд.
На площади перед театром был сахарный снег, жгучий от луны. И сама луна, полная до предела, разметав звезды, плыла над площадью. На зернистом снегу Корней Ива
нович увидал две тени, длинные как третий звонок перед началом спектакля, и услыхал тихий рокот двух голосов.
— Нет того, чтобы пойти это себе по квартирам,—с раздражением подумал Корней
Капитан-БЫСТРЕНИН
Дмитровской Оперетте приходится работать спешно. Этого требует касса. И еще многого другого требует касса. Нужно угодить неприхотливым вкусам своих завсег
датаев. Нужно делать сборы. Тут не до „ренесансов . Я все это знаю. И все же я позволяю себе критиковать работу „Му
Иванович.—Непременно норовят под чужое окно. А за окном этим костюмы дорогие, исторические.—И Корней Иванович, энер
гично кашлянув, зашел двум теням в тыл и пригляделся к ним. Изумление его было велико.
На снегу босая стояла молоденькая девочка, одетая в прозрачное ничто. По ее спине стекали волосы, как вода из опроки
нутого кувшина. Рядом с нею, поджав от холода одну ногу, стояло нечто в роде мох
натого старика. Глаза этого существа сверкали, как два зеленых жука.
Корней Иванович, вспомнив кое-какие сорокаградусные излишества, крепко зажму
рил глаза. Но открыв их, он обнаружил странную пару на том же месте.
— Извиняюсь, гражданка,—выговорил, наконец, Корней Иванович,—вы не из беспри
зорных будете, а может...—но, взглянув на мерцающее ожерелье на шее девушки, он