Мертвый час.

САНАТОРНЫЙ РЕЖИМ В КАНЦЕЛЯРИИ

Рисунок А. Юнгера

ОБЪЯСНЕНИЕ

Раньше ничего не стоило человеку жениться. Подошел бы Евсюков к любой заневестенной барышне и сказал: — Вы мне нравитесь. А она ему:
— Какие глупости. А он ей:
— У вас интересная шейка. Она:
— Нахал!
Он щипнул бы ее, чтоб взвизгнула, и дело окончилось бы родительским благословением.
Теперь щипать не принято. Но жениться изредка человеку необходимо. Войны нет, а революция не очень бес
покоит смирного человека, который не сует нос в такие места, где из него может выйти лепешка.
Словом, Порфирий Кононыч Евсюков решил жениться на Марье Тихоновне, дочери квартирной хозяйки, которая
в свободное время грызла тыквенные семячки и ничем посторонним не развлекалась. Смирная и хозяйственная.
— Мне надо объясниться с вами, — сказал Порфирий Кононыч.
Марья Тихоновна сплюнула прилипшую к небу кожуру и ответила:
— Нечего мне объясняться; я и сама вижу, как вы двухсмысленно вертитесь вокруг меня и желаете, окромя прочего, получить угловую комнату с двухспальной кроватью. А какая ваша позиция в китайском вопросе?
— Но, я же не китаец, Марья Тихоновна, и никакой позиции у меня нет. — Определите!
— Я попробую, Марья Тихоновна, — робко возразил Порфирий Кононыч, — но вряд ли, что выйдет.
А через месяц она потребовала:
— Займитесь активно снижением цен.
— Да как-же я буду снижать, Марья Тихоновна,— взмолился Порфирий Кононыч, — ну, прибегу я в коопера
тив и крикну: снижайте, такие-сякие. Какого дьявола не снижаете? И кулак заведующему в утечную физиономию... Да ведь за такую активность в отделение притянуть могут.
— А как-же другие снижают и кормятся этим? — Не знаю.
— Тогда действуйте через производсовещание, — топнула ножкой Марья Тихоновна. — Почему вы не ходите на
производсовещания и активно не выдвигаетесь? Вы думаете, я стану жить на вашем десятом разряде?
— Слушать меня не будут, Марья Тихоновна, — убеждал Порфирий Кононыч.
Марья Тихоновна на это ответила, что бывают люди и ростом меньше, и лицом паскуднее, однако-же злые и любого директора за правду могут съесть.
Не хотелось терять Порфирию Кононычу хорошую невесту, поэтому он вздохнул:
— Хотя я и не приспособлен к критике, но попробую. Накупил он китайских и сниженческих книг, записался
пайщиком в „Красный Октябрь“ и даже на производсовещание к себе тайком заглянул два раза.
А после этого расхрабрился: прикрыл одеялом окно и написал доклад „О безумном перерасходе чернил и чер
нильниц, которые главбух расточительно бросает в мелких служащих“.
Марья Тихоновна, спустя некоторое время сказала:
— Обрейте лысину и загорите. Активист должен быть загорелый, мускулистый и боеспособный. Мы окружены врагами и вам придется вести борьбу.
— Но, какой-же я борец, Марья Тихоновна. Я две войны по причине тщедушия просидел в канцелярии. Какой-же я борец?
— Станьте борцом, иначе я не согласна.
Что только не сделает любовь. В ближайшее же воскресенье Порфирий Кононыч надел трусики, подставил
лысину солнцу и поехал в экскурсию на Островки. Там он скакал по траве жеребенком за физкультурницами, прыгал вниз головою с кручи в реку, повредил левую руку, схватил солнечный удар и слег на неделю в постель.
Марья Тихоновна одобрила его поведение. Чтобы выдвинуться и прокормить семью, люди и не то еще делают.
Она даже приготовилась сказать ему что нибудь ласковое, но времени не было. С утра он на службу, потом в какие-то кружки; купаться выдумал каждый день и бегать на стадионе.
— Довольно, — сказала однажды Марья Тихоновна, — теперь можно и объясниться.
— Довольно, — сказал Порфирий Кононыч, — теперь можно и объясниться. Женщина, которая сидит, как индюшка на несуществующих яйцах, и лускает тыквенные семячки не нужна советскому активисту.
Игн. Ломакин