нялись произведения Г. Л., еще реже встречалось его имя на „больших“ афишах; мало, ничтожно мало писалось о Катуаре, многие крупные произведения его совсем не исполнялись в Москве и остались не изданными до сего дня. Да, можно сказать, что жизнь Г. Л. не дала того „общественного эффекта , на который он по своим большим и разносторонним музыкальным заслугам имел право. Одними ссылками на личную скромность Г. Л., на большие и специфические трудности его произве
дений, на якобы „особое новаторство —в наше время—время неудержимой погони за чуть ли не „акробатическими трудностями — объяснить эти факты непризнания, забвения, конечно, нельзя. Будем надеяться, что объективный голос истории достаточно полно и справедливо оценит заслуги Катуара и тем как бы „сбалансирует печальный факт недооценки его при жизни, который, к сожалению, не прошел бесследно для творчества и „жизненного самочувствия Г. Л. (Г. Л- часто говаривал: „кому я нужен... ).
В преддверья такой об‘ективно-полной исторической оценки, попытаемся здесь посильно охарактеризовать творчество Г. Л. и наметить вехи его значения для русской музыки и науки в самых кратких и, конечно, не полных чертах.
Как музыкант вообще, Катуар отличался большой прогрессивностью своих вкусов, широтой взглядов; его необходимо причислить к адептам самого передового направления. Еще на заре своей деятельности, в 80—90-х годах, он ярко и смело проявил это свойство своей натуры, за что, по его словам, получил прозвание — „бунтаря . В те годы чуть ли не оселком для определения „прогрессивности того или иного музыканта служило—отношение его к Вагнеру, „тяжело мудрое
творчество которого знали мало, понимали еще меньше, но относились с огромным предубеждением. Катуар был тогда, по крайней мере в Москве, почти единственным, искренним и сознательным поклонником и последователем Вагнера и, несмотря на столь неравные условия, начал „борьбу с русским музыкальным „ареопагом за признание Вагнера. Горячая и активная пропаганда им Вагнера
много содействовала пробуждению интереса музыкальных кругов к творчеству этого новатора, каковое позднее влило новые струи в русское музыкальное ис
кусство *) Чутко откликаясь на все талантливое, свежее (Г. Л. один из первых понял значительность дарования Метнера), Катуар не терпел лишь нарочито-модной позы, дешевых трюков, сухой надуманности, что осуждал сурово и резко. Поэтому, он не вполне примирился с С. Прокофьевым **), дарование которого он почувствовал и оценил, но направление которого в смаковании трюков, озорства оправдать не мог, считая таковое не достойным таланта Прокофьева.
В творческой палитре Катуара чрезвычайно подкупает постоянная взволнованное ть, горячность, „взлетность , трогает чисто юношеская свежесть
мыслей и настроений, радует яркая индивидуальность и содержательность, отводящие Катуару в русской музыке особое место. Что же касается до отдельных красок его творческой палитры, то, в силу большого интереса, об них необходимо поговорить особо.
Г армонический язык Катуара—богат, свеж и сугубо „модернистичен . Эта модернистичность, „новаторство делаются особенно убедительны при взгляде на него с исторической точки зрения. Конец 80-х и начало 90-ых годов, в како
вые началась творческая работа Катуара, можно назвать годами „стабилизации
идеалов академизма, ибо веяния модернизма проявлялись лишь в редких, робких и единоличных попытках, которые, тем не менее, сыграли заметную роль в „освежении музыкальной атмосферы. Катуар, не замыкаясь всецело в узкие рамки опре
*) Любопытные фактические детали этой „борьбы сообщает Л. Л. Сабанеев в своих „Воспоминаниях о С. И. Танееве , помещенных в сборнике „С. И. Танеев, М., 1925, изд. Музсектора, стр. 102, 103, 104. С. Е.
**) Сведения о полном примирении Катуара с Прокофьевым, которыми оперировал т. Белый
в своей речи на концерте 8-го июня с/г. в Малом зале М. Г. К., не точны и преувеличенны. С. Е.