Охотников оспаривать самодержавно на нашей сцене оперетки, кабаре, фарса й прочих „шікадилли“ и „нерыдаев“—думаю, не найдется.
К этому подошли идейнейшие, традиционнейшие, ссрье.знейшие „хранители заветов“ нашей драмы; уже не етонут больше чеховские сестры „в Мо
скву, в Москву“, не мечтает дядя Ваня „увидетг, все небо в алмазах, услышать лешіе райских птиц...
•чачем, зачем? Оффеибах-Перикола, Гоцци--Турандот, Лекок—Дочь Аиго! Сестры етонут:
— В кафе! В кафе!.. Дядя Ваня;
— Мы увидим все небо в халтурах... Мы услышйм пение „Птичек певчих“!..
А Федра, божественно-камерная Федра... Но что такое Федра в сравнении с „Жирофле-Жирофля“,_ н что такое Васин нред Арго-Адуевым?..
Что же касается опытно-героического лайка и прозодежды, то означенные можно получать у зав
хоза Фореггера в кабаре „Пикадилли“ (присм от 1 ! час. вечера до трех ночи)...
Думаете, глядя на всех этих танцующих и ногами болтающих нужно непременно крикнуть: — J’accuse!
Хорошо сказать: обвиняю! J’accuse! Но кого обвнпять-то? Кого обвинять, если пред нами не просто кризис театра, как о том трещат сверчки на іпестках, и даже не просто кризис драматургии (а уж что может-быть жальчей и импотентней нашей со
временной драматургии—всех этих іщецёнировок, ііеределок или паровозных обеден?).
Кого обвинять, ежели и в литературе трещат и лопаются толстые и идейные журналы, а тор
жеству ет. „Тачка“, „прокатывающая всех“, тираж
которой--заметите—возрос до 60.000 Экземпляров, торжествуют „Бега и скачки“, „Мир ириключений“, нэпманский „Рупор“ и „конструктивистский“
(конструкцииГана-Чаплнна-Глупышкина) „Кинофот“!
Кого обвинять, если на наших глазах нроисходит нс только „опер етизация“ тсатра, но и „ои еретизация“ жизни. Наша жизнь,’ где роеткя социализма сплелись в чудовищном
танго со старыми корневищами капитализма, где канканирующий труп буржуазил снова воссел на
биржах и г, кафе и уж больше „не рыдает , но торгует воздухом, наживая воздушные опереточ
ные миллнарды (фу, дунешь—и нет их!)—это ли не оперетта?.. И разве в черепе современного обы
вателя не идет перманентный кэк-уок, где революционное сплетается с чудовищію-мещанскнм, а
„Марке в рамочке алой“ с „канареицей“ и ..галифизмами“ (Мая ковский) ?
Разве над опереточныя „Эрмитажем“ с ночным мюзик-холлом не обвисло оскаленной насмешкбй еще со времен пролеткультовских (пойдите в Ка
ретный ряд, полюбуйтесь):—Владыкой мира будет труд!
И дело ведь вовсе не только в „иуво-ришах“, не в одной лишь нэпманской буржуазии, .
ее психологней жителей осажденного города илы бабочки-поденки, той буржуазии, фамильный герб которой прибит в Леонтьевской Переулке на нывеске кафе „Лерс“:
— Живи, пока живется!
II дело не только в том, что of нм сухаревским калифам на час, „живущим, пока живется“ (где
уж им „всерьез и надолго“?) нужен „театр между дірочим“, театр непременно с котлетами и шансонетками в горчице!
Нет, будем беспощаднее к себе, будем откровенное: разве только совбурня наполняет эти сотни кафе, кабаре, оітеретт, „коробочек“ мюзик-холлов и цирков? И разве только Сухаревка поставляет читателей „Тачки“?
Еще нет (да и когда-то будет!) статистики иоклонников к-анкана й бульварщины в паши дни хотя бы одной только Москвы. Но можно зарацее сказйтіь: эта статистика дала бы
лотрясающие результаты! Мы узнали бы, что сотни, быть-может, тысячи революционеров, усталых и сгоревших духи наполняю! эти еііеретоманские ряды! Эти люди, пять лет не разглажинавшие своих наморщенных лбов, пять лет не
сходившие с костров революции—они тянутся (и пусть это знамение спада о революционпой волны,
11устъ—грозное нредвестие „огарочнпчества“—по это так, h глядите же в глаза Правде, этой Мо
дузе—Торгонс!) они тянутся к лошадиному смеху комика—буфф, к щекотанюо нятрк с-облазнительным „на“ балерины—тянутся, как к некоему разряду пятилетнего, вулканического яапряжения всех сил, всех перво в, всех мыслей! Отсюда—расцвет пьянства, отсюда—новая волна проституціи!, отсюда революция, пахнущая потом у Пильняка,
отсюда расцвет половой эротики у Вс. Иванова, Пильняка и других, отсюда—но, конечно, и нз общего давления мировой сознательной среды,
наступающим каииталом; с кутящнм и отдыхающим носле воины „рантье“, с ііравеющнм рабочим Запада и т. д., и т. д.
Потому-то ищут сейчао в театре не „тьму низких истин“ и даже не „возвышающий обман“. Ищут тьму низких обманов...
И напрасно упрекают Художественный театр в том, что он—вне жизни, в сторонс от нее. Искус
ство трояко взаимодействует <• жизнью: 1) либо оно
заставляет жизнь подражать себе, т.-е. жизнстворит (таково иодлинио-революционное искус
ство, становящееся активный героическим действом!), 2) либо оно является о т р а ж е п и е м жизни (таково т. н. „реалистическое искусство“, идущее, как говорят, „в ногу с жизнью“), з) либо, наконец, оно является норождением жизни, данью своему потребителю, хотя быть-может, оно нс отражает ее не нерев опл ощает жизни (таково искусство упадочное).
„Перикола“, „Турандот“, „Дочь Анго“—конечно же, не отражают современности, но оші—законное норождение ее „сегодня“, детиіце носле-ревоіюционных будней. Ибо, нынче, как и 50 лет назад, послу Парижской коммуны,—„Оффенбах—это легион, п легиоіі, которого все слушают и смотря!, несмотря на свой кажущийся ригоризм п презрительное отношение к оперсткам (H. К. Михайловский, там же, стр. 405).
II хорошо, по крайней мере, то, что лучшее нз служителей этого „легнона“ умеют в самой эт < й ( переточкой механике сохранить уничтожающую проищи над мещаяством. Г этой точки зрения,
Последшгя постановка Камерного театра^,,Жироф.іе-Жирифля“—подлинный шедевр. Ибо пред нами здесь не просто оперетка, но и убійствен
ная иасмешка над опереткой, над опереточным быто.ч, над оітеК точной семьей, над опе()еточным
К этому подошли идейнейшие, традиционнейшие, ссрье.знейшие „хранители заветов“ нашей драмы; уже не етонут больше чеховские сестры „в Мо
скву, в Москву“, не мечтает дядя Ваня „увидетг, все небо в алмазах, услышать лешіе райских птиц...
•чачем, зачем? Оффеибах-Перикола, Гоцци--Турандот, Лекок—Дочь Аиго! Сестры етонут:
— В кафе! В кафе!.. Дядя Ваня;
— Мы увидим все небо в халтурах... Мы услышйм пение „Птичек певчих“!..
А Федра, божественно-камерная Федра... Но что такое Федра в сравнении с „Жирофле-Жирофля“,_ н что такое Васин нред Арго-Адуевым?..
Что же касается опытно-героического лайка и прозодежды, то означенные можно получать у зав
хоза Фореггера в кабаре „Пикадилли“ (присм от 1 ! час. вечера до трех ночи)...
Думаете, глядя на всех этих танцующих и ногами болтающих нужно непременно крикнуть: — J’accuse!
Хорошо сказать: обвиняю! J’accuse! Но кого обвнпять-то? Кого обвинять, если пред нами не просто кризис театра, как о том трещат сверчки на іпестках, и даже не просто кризис драматургии (а уж что может-быть жальчей и импотентней нашей со
временной драматургии—всех этих іщецёнировок, ііеределок или паровозных обеден?).
Кого обвинять, ежели и в литературе трещат и лопаются толстые и идейные журналы, а тор
жеству ет. „Тачка“, „прокатывающая всех“, тираж
которой--заметите—возрос до 60.000 Экземпляров, торжествуют „Бега и скачки“, „Мир ириключений“, нэпманский „Рупор“ и „конструктивистский“
(конструкцииГана-Чаплнна-Глупышкина) „Кинофот“!
Кого обвинять, если на наших глазах нроисходит нс только „опер етизация“ тсатра, но и „ои еретизация“ жизни. Наша жизнь,’ где роеткя социализма сплелись в чудовищном
танго со старыми корневищами капитализма, где канканирующий труп буржуазил снова воссел на
биржах и г, кафе и уж больше „не рыдает , но торгует воздухом, наживая воздушные опереточ
ные миллнарды (фу, дунешь—и нет их!)—это ли не оперетта?.. И разве в черепе современного обы
вателя не идет перманентный кэк-уок, где революционное сплетается с чудовищію-мещанскнм, а
„Марке в рамочке алой“ с „канареицей“ и ..галифизмами“ (Мая ковский) ?
Разве над опереточныя „Эрмитажем“ с ночным мюзик-холлом не обвисло оскаленной насмешкбй еще со времен пролеткультовских (пойдите в Ка
ретный ряд, полюбуйтесь):—Владыкой мира будет труд!
И дело ведь вовсе не только в „иуво-ришах“, не в одной лишь нэпманской буржуазии, .
ее психологней жителей осажденного города илы бабочки-поденки, той буржуазии, фамильный герб которой прибит в Леонтьевской Переулке на нывеске кафе „Лерс“:
— Живи, пока живется!
II дело не только в том, что of нм сухаревским калифам на час, „живущим, пока живется“ (где
уж им „всерьез и надолго“?) нужен „театр между дірочим“, театр непременно с котлетами и шансонетками в горчице!
Нет, будем беспощаднее к себе, будем откровенное: разве только совбурня наполняет эти сотни кафе, кабаре, оітеретт, „коробочек“ мюзик-холлов и цирков? И разве только Сухаревка поставляет читателей „Тачки“?
Еще нет (да и когда-то будет!) статистики иоклонников к-анкана й бульварщины в паши дни хотя бы одной только Москвы. Но можно зарацее сказйтіь: эта статистика дала бы
лотрясающие результаты! Мы узнали бы, что сотни, быть-может, тысячи революционеров, усталых и сгоревших духи наполняю! эти еііеретоманские ряды! Эти люди, пять лет не разглажинавшие своих наморщенных лбов, пять лет не
сходившие с костров революции—они тянутся (и пусть это знамение спада о революционпой волны,
11устъ—грозное нредвестие „огарочнпчества“—по это так, h глядите же в глаза Правде, этой Мо
дузе—Торгонс!) они тянутся к лошадиному смеху комика—буфф, к щекотанюо нятрк с-облазнительным „на“ балерины—тянутся, как к некоему разряду пятилетнего, вулканического яапряжения всех сил, всех перво в, всех мыслей! Отсюда—расцвет пьянства, отсюда—новая волна проституціи!, отсюда революция, пахнущая потом у Пильняка,
отсюда расцвет половой эротики у Вс. Иванова, Пильняка и других, отсюда—но, конечно, и нз общего давления мировой сознательной среды,
наступающим каииталом; с кутящнм и отдыхающим носле воины „рантье“, с ііравеющнм рабочим Запада и т. д., и т. д.
Потому-то ищут сейчао в театре не „тьму низких истин“ и даже не „возвышающий обман“. Ищут тьму низких обманов...
И напрасно упрекают Художественный театр в том, что он—вне жизни, в сторонс от нее. Искус
ство трояко взаимодействует <• жизнью: 1) либо оно
заставляет жизнь подражать себе, т.-е. жизнстворит (таково иодлинио-революционное искус
ство, становящееся активный героическим действом!), 2) либо оно является о т р а ж е п и е м жизни (таково т. н. „реалистическое искусство“, идущее, как говорят, „в ногу с жизнью“), з) либо, наконец, оно является норождением жизни, данью своему потребителю, хотя быть-может, оно нс отражает ее не нерев опл ощает жизни (таково искусство упадочное).
„Перикола“, „Турандот“, „Дочь Анго“—конечно же, не отражают современности, но оші—законное норождение ее „сегодня“, детиіце носле-ревоіюционных будней. Ибо, нынче, как и 50 лет назад, послу Парижской коммуны,—„Оффенбах—это легион, п легиоіі, которого все слушают и смотря!, несмотря на свой кажущийся ригоризм п презрительное отношение к оперсткам (H. К. Михайловский, там же, стр. 405).
II хорошо, по крайней мере, то, что лучшее нз служителей этого „легнона“ умеют в самой эт < й ( переточкой механике сохранить уничтожающую проищи над мещаяством. Г этой точки зрения,
Последшгя постановка Камерного театра^,,Жироф.іе-Жирифля“—подлинный шедевр. Ибо пред нами здесь не просто оперетка, но и убійствен
ная иасмешка над опереткой, над опереточным быто.ч, над оітеК точной семьей, над опе()еточным