ресами политической борьбы и освобожденія человѣческой личности.
Культъ человѣка, человѣческой личности, создавшій послѣ Гете и Пушкина у насъ особый классъ такъ называемой интеллигенціи, былъ выдвинутъ во всемъ сво»т
значеніщі^ворчествомъ Шекспира. Пушкинъ въ своихъ объясненіяхъ къ Борису Годунову указываетъ, что, выводя въ драмѣ одного изъ своихъ предковъ, онъ вовсе не гордится своей принадлеяшостью къ аристократіи, и таковая не представляетъ никакого преимущества въ глазахъ благо
разумнаго человѣка. Прежде всего человѣкъ! Исторія его роста и освобожденія интересуетъ Пушкина еще до увле
ченія Шекспиромъ, и въ этомъ смыслѣ многіе корни настроеній Пушкина вполнѣ самостоятельны. Исторія нов
городскаго Вадима дала Пушкину еще въ 1822 году м атерьялъ для драмы изъ русской исторіи. Сюжеты, связанные съ узурпаціей власти, интересуютъ Пушкина еще въ лицей
скіе годы, когда, напр., имъ созидалась сказка о БовѢ- Пушкинъ интересовался тѢми-же писателями, которые цѣнны и для характеристики творчества Шекспира. Начи
танность Пушкина въ исторіи, въ міровой литературѣ была очень велика. Онъ зналъ Раблэ, Монтэня, Маккіавелли, Воль
тера, Монтескье. Вліяніе Маккіавелли сказалось въ типѣ Шуйскаго и Бориса и мн. др. Но созданные Пушкинымъ типы не совмѣщаются съ Шекспировскими, а дополвяютъ его галлерею (Шуйскій, Юродивый, Пименъ, Дмитрій, Скупой Рыцарь и мн. др.). Сходство объясняется не подражаніемъ, а однородностью настроеній обоихъ поэтовъ. Пушкинъ, какъ и Шекспиръ, умѣли вносить въ задуманный ими типъ лич
ныя черты, сохраняя общечеловѣческій характеръ созда
ваемаго ими образа. Даже Гетевскій Фаустъ,—замѣтимъ кстати, — не повліялъ на Пушкина; Фаустъ Пушкина — чисто русскій Фаустъ, нѣсколько сродни Онѣгину, томится скукой и тоской русской жизни.
Изъ однородности настроеній Пушкина и Шекспира объясняются и тѢ черты творчества Пушкина, гдѣ поэтъ говоритъ о «презрѣнной» черни, легкомысленной и пере
мѣнной (варіантъ конца Бориса — толпа кричитъ: «Взять, топить! Да здравствуетъ Димитрій»!) такъ же, какъ и тѢ мѣста, гдѣ клеймится аристократическая «чернь». Самостоятеленъ Пушкинъ въ разработкѣ «Анджело», поэмы, которая въ пер
вомъ отрывкѣ представляетъ попытку перевода комедіи Шекспира «Measur for measure», а затѣмъ — вполнѣ самостоятельную разработку этого-же сюжета въ стихахъ, на
шедшую признаніе критики только въ самое послѣднее время (Стороженко).
Мотивъ совѣсти, взволнованной убійствомъ, разрабатываетъ Пушкинъ за нѣсколько лѣтъ до знакомства съ Шек
спиромъ уже въ «Братьяхъ-Разбойникахъ». Чтеніе «./Іюкреціи» было только толчкомъ для «Графа Нулина». Эволюція во взглядахъ политическихъ Пушкина нашла свою парал
лель въ соотвѣтственныхъ разочарованіяхч> и настроеніяхъ Шекспира. Отсюда параллели Генриха IV* и Бориса, или сопоставленіе Генриха У съ Великимъ Княземъ Константиномъ въ одномъ изъ писемъ Пушкина.
Самобытная, оригинальная, всегда ищущая первоисточ-.
Пушкина сказалась въ драмѣ «Борисъ Годуновъ» іУншнымъ неподчиненіемъ Карамзину, и самостоятельнымъ изученіемъ рукописей, и творческимъ воспроиз
веденіемъ типовъ, и въ высшей степени самостоятельнымъ отношеніемъ къ царю и народу.
Пушкинъ опредѣленно отрицаетъ идиллію о патріархальномъ отношеніи власти къ народу и въ возможныхъ рамкахъ труднаго цензурнаго времени пытается показать, что разобщенность народа и власти является характернымъ для нашей исторіи.
«Всегда народъ къ смятенью только склоненъ».
«Живая власть для черни ненавистна»! такъ жалуется Борисъ и добавляетъ: «Лишь строгостью мы можемъ неуклонно сдержать народъ».
Вполнѣ самостоятельно задуманъ и осуществленъ «Скупой Рыцарь», сколько глубокихъ и самобытныхъ мыслей въ «Моцартъ и Сальери». Пушкинъ былъ конгеніаленъ ПІек
спиру, онъ высоко поставилъ его, куда выше Мольера (см. статью Пушкина о ШейлокѢ, Анджело и Фальстафѣ), но шелъ своей дорогою свободной, куда увлекалъ его свободный геній.
Мы не станемъ подробно говоритъ и о «Каменномъ гостѣ» Пушкина. ЗамѢтимъ только, что по справедливому замѣчанію Н. А. Котляревскаго и во слѣдъ Дашкевичу Донъ-Жуанъ Пушкина — «облагороженный чтитель любви, искатель въ ней высшей радости и утѣхи». По сравненію съ другими авторами Пушкинъ, даетъ наиболѣе человѣчное и глубокое пониманіе этого типа безъ преувеличеній и крайностей въ его идеализаціи.
Можно-ли назвать Пушкина драматургомъ quand même? Внѣ всякаго сомнѣнія. Натура страстная, сильная, съ громаднымъ темпераментомъ и твердымъ характеромъ, на
тура цѣльная и несломанная противорѣчіями между мыслью, словомъ и дѣломъ, разъѣдающими и неврастенизирующими современнаго человѣка,—Пушкинъ и, какъ личность, обла
далъ всѣми свойствами, необходимыми для драматурга. Вотъ почему даже не драматическія произведенія его (Полтава, Евгеній Онегинъ, Дубровскій, Пиковая Дама и др.) такъ и просятся на сцену и почти всѢ уже оказались вдохновителями нашихъ композиторовъ и артистовъ.
Культъ человѣка, человѣческой личности, создавшій послѣ Гете и Пушкина у насъ особый классъ такъ называемой интеллигенціи, былъ выдвинутъ во всемъ сво»т
значеніщі^ворчествомъ Шекспира. Пушкинъ въ своихъ объясненіяхъ къ Борису Годунову указываетъ, что, выводя въ драмѣ одного изъ своихъ предковъ, онъ вовсе не гордится своей принадлеяшостью къ аристократіи, и таковая не представляетъ никакого преимущества въ глазахъ благо
разумнаго человѣка. Прежде всего человѣкъ! Исторія его роста и освобожденія интересуетъ Пушкина еще до увле
ченія Шекспиромъ, и въ этомъ смыслѣ многіе корни настроеній Пушкина вполнѣ самостоятельны. Исторія нов
городскаго Вадима дала Пушкину еще въ 1822 году м атерьялъ для драмы изъ русской исторіи. Сюжеты, связанные съ узурпаціей власти, интересуютъ Пушкина еще въ лицей
скіе годы, когда, напр., имъ созидалась сказка о БовѢ- Пушкинъ интересовался тѢми-же писателями, которые цѣнны и для характеристики творчества Шекспира. Начи
танность Пушкина въ исторіи, въ міровой литературѣ была очень велика. Онъ зналъ Раблэ, Монтэня, Маккіавелли, Воль
тера, Монтескье. Вліяніе Маккіавелли сказалось въ типѣ Шуйскаго и Бориса и мн. др. Но созданные Пушкинымъ типы не совмѣщаются съ Шекспировскими, а дополвяютъ его галлерею (Шуйскій, Юродивый, Пименъ, Дмитрій, Скупой Рыцарь и мн. др.). Сходство объясняется не подражаніемъ, а однородностью настроеній обоихъ поэтовъ. Пушкинъ, какъ и Шекспиръ, умѣли вносить въ задуманный ими типъ лич
ныя черты, сохраняя общечеловѣческій характеръ созда
ваемаго ими образа. Даже Гетевскій Фаустъ,—замѣтимъ кстати, — не повліялъ на Пушкина; Фаустъ Пушкина — чисто русскій Фаустъ, нѣсколько сродни Онѣгину, томится скукой и тоской русской жизни.
Изъ однородности настроеній Пушкина и Шекспира объясняются и тѢ черты творчества Пушкина, гдѣ поэтъ говоритъ о «презрѣнной» черни, легкомысленной и пере
мѣнной (варіантъ конца Бориса — толпа кричитъ: «Взять, топить! Да здравствуетъ Димитрій»!) такъ же, какъ и тѢ мѣста, гдѣ клеймится аристократическая «чернь». Самостоятеленъ Пушкинъ въ разработкѣ «Анджело», поэмы, которая въ пер
вомъ отрывкѣ представляетъ попытку перевода комедіи Шекспира «Measur for measure», а затѣмъ — вполнѣ самостоятельную разработку этого-же сюжета въ стихахъ, на
шедшую признаніе критики только въ самое послѣднее время (Стороженко).
Мотивъ совѣсти, взволнованной убійствомъ, разрабатываетъ Пушкинъ за нѣсколько лѣтъ до знакомства съ Шек
спиромъ уже въ «Братьяхъ-Разбойникахъ». Чтеніе «./Іюкреціи» было только толчкомъ для «Графа Нулина». Эволюція во взглядахъ политическихъ Пушкина нашла свою парал
лель въ соотвѣтственныхъ разочарованіяхч> и настроеніяхъ Шекспира. Отсюда параллели Генриха IV* и Бориса, или сопоставленіе Генриха У съ Великимъ Княземъ Константиномъ въ одномъ изъ писемъ Пушкина.
Самобытная, оригинальная, всегда ищущая первоисточ-.
Пушкина сказалась въ драмѣ «Борисъ Годуновъ» іУншнымъ неподчиненіемъ Карамзину, и самостоятельнымъ изученіемъ рукописей, и творческимъ воспроиз
веденіемъ типовъ, и въ высшей степени самостоятельнымъ отношеніемъ къ царю и народу.
Пушкинъ опредѣленно отрицаетъ идиллію о патріархальномъ отношеніи власти къ народу и въ возможныхъ рамкахъ труднаго цензурнаго времени пытается показать, что разобщенность народа и власти является характернымъ для нашей исторіи.
«Всегда народъ къ смятенью только склоненъ».
«Живая власть для черни ненавистна»! такъ жалуется Борисъ и добавляетъ: «Лишь строгостью мы можемъ неуклонно сдержать народъ».
Вполнѣ самостоятельно задуманъ и осуществленъ «Скупой Рыцарь», сколько глубокихъ и самобытныхъ мыслей въ «Моцартъ и Сальери». Пушкинъ былъ конгеніаленъ ПІек
спиру, онъ высоко поставилъ его, куда выше Мольера (см. статью Пушкина о ШейлокѢ, Анджело и Фальстафѣ), но шелъ своей дорогою свободной, куда увлекалъ его свободный геній.
Мы не станемъ подробно говоритъ и о «Каменномъ гостѣ» Пушкина. ЗамѢтимъ только, что по справедливому замѣчанію Н. А. Котляревскаго и во слѣдъ Дашкевичу Донъ-Жуанъ Пушкина — «облагороженный чтитель любви, искатель въ ней высшей радости и утѣхи». По сравненію съ другими авторами Пушкинъ, даетъ наиболѣе человѣчное и глубокое пониманіе этого типа безъ преувеличеній и крайностей въ его идеализаціи.
Можно-ли назвать Пушкина драматургомъ quand même? Внѣ всякаго сомнѣнія. Натура страстная, сильная, съ громаднымъ темпераментомъ и твердымъ характеромъ, на
тура цѣльная и несломанная противорѣчіями между мыслью, словомъ и дѣломъ, разъѣдающими и неврастенизирующими современнаго человѣка,—Пушкинъ и, какъ личность, обла
далъ всѣми свойствами, необходимыми для драматурга. Вотъ почему даже не драматическія произведенія его (Полтава, Евгеній Онегинъ, Дубровскій, Пиковая Дама и др.) такъ и просятся на сцену и почти всѢ уже оказались вдохновителями нашихъ композиторовъ и артистовъ.