Въ концертѣ.

толстой земляной корой, мученики — рудокопы. «Сбейте оковы!» вздыхаетъ хриплый
сдавленный басъ. «Сбейте оковы! Дайте мнѣ волю!» присоединяется къ нему плачу
щій теноръ. И опятъ гордые торжествующіе звуки покрываютъ слабые голоса.
Еще мгновенье... И они вновь начинаютъ приближаться, точно идутъ къ выходу рудника. «Я научу васъ свободу любить!» — за
ливается звонкій теноръ, а подземный хорь все настойчивѣе и настойчивѣе требуетъ: —
«Сбейте оковы! Дайте намъ волю!»... Звуки несутся наверхъ.
Громовой ударъ въ литавры... Изъ нѣдръ земли выливается цѣлый потокъ сильныхъ, энергичныхъ созвучій. Изъ хаоса звуковъ начинаетъ вырисовываться уже одна широкая, привольная, ликующая пѣснь свободы,
счастья. Хоръ молодыхъ, сильныхъ голосовъ заливается и наполняетъ воздухъ мощными,
смѣлыми, радостными криками. Оживаетъ мертвая картина: пустыня зеленѣетъ, журчать ручейки, на гаризонтѣ показывается мягкое, ласкающее солнце... Идетъ весна...
Звуки смолкаютъ. Гремятъ рукоплесканія. Толпа благодаритъ чародѣя — художника...
Allegro vivace. Опять фразы радостныя, ликующія. Тепло на сердце у слушателей... Но что это?.. Вдругъ, слышенъ приближающійся маршъ. Шаблонные крикливые звуки banda... Молодые голоса хора смущены... Пѣснь ихъ уже не увѣрена. Предчуствіе чего то страшнаго слышится въ звукахъ cello divisi. Звуки марша все ближе... ближе... ближе... Короткіе, сухіе звуки трубъ... Неожиданный трескъ... Трескъ еще разъ. Отчаянный вопль... Огоны... Все стихло...
... Грустный похоронный маршъ...
Но, вотъ, снова прорывается знакомая мелодія свободы.
Мелодія растетъ... Крѣпнетъ... Заглушаетъ все... Мѣдныя трубы мало по малу уступаютъ мѣсто пѣвучимъ, свободнымъ звукамъ струнныхъ инструментовъ, поющихъ гимнъ возрожденію. Онъ звучитъ сильно, свободно, гордо...
Оковы сняты...
Забіяка.
... Толпа шумѣла и волновалась, ожидая съ нетерпѣніемъ начала «концерта».
Оркестръ замеръ на эстрадѣ Всѣ глаза устремлялись на дверь, откуда долженъ былъ выйти дирижеръ.
Его не слыхали еще въ Петербургѣ. Это былъ молодой, съ оригинальнымъ талантомъ композиторъ. Его симфоніи обладали чуд
нымъ свойствомъ, — вызывать въ воображеніи слушателей цѣлыя картины живыя, одуше
вленныя могучей творческой фантазіей. Онъ
дирижировалъ всегда самъ и пріобрѣлъ себѣ славу несравненаго художника, подчиняющаго своему таланту слушателей.
Слава молодого композитора опередила появленіе его въ Петербургѣ.
Ето лучшей симфоніей, заманчиво названной «Наше время», интересовалась масса наиболѣе музыкальной публики.
Наконецъ, при громѣ аплодисментовъ, знаменитый дирижеръ, появился на эстрадѣ.
Онъ повернулся къ оркестру и взмахнулъ палочкой...
Звуки полились широкими, волнующими аккордами...
Въ воображеніи толпы стала обрисовываться картина...
Выжженная солнцемъ пустыня. Громадная, необозримая... Солнца, жгучаго, яркаго уже нѣтъ. Оно уничтожило траву, хлѣбъ и ушло.
Царить осенняя стужа... Гнетутъ, давятъ холодной жутью тягучіе, рыдающіе звуки, тянутся къ холодному, непривѣтливому небу и безнадежной пеленой стелятся по необозри
мому пространству... Звуки постепенно замираютъ. Грустной фразой обрываются струнные инструменты и плачетъ угнетенной, оби
женной мелодіей гобой. Такой гнетъ, такое безчеловѣчное, рабски принижающее насиліе, такой жалобный протестъ въ этой мелодіи, что слезы набѣгаютъ на глаза и застилаютъ печальную картину громадной полосы несчастной, жалкой земли!
Какъ-то некстати раздается аккордъ tutti fortissimo.
Чу!... Сквозь строгую, стройную гармонію доносятся другіе звуки, не то жалобы, не то слабаго протеста. Ихъ сейчасъ-же покрываютъ мощные тоны, рвущіеся изъ мѣдныхъ грудей духовыхъ инструментовъ.
Картина мѣняется...
Рудникъ...
Слабые звуки, какъ вздохи, доносятся изъ подъ земли. Это поютъ, схороненные подъ