надцать тысяч) поэтов и беллетристов, а нашим газетам нехватает грамотных очеркистов и репортеров.
Пассеист, когда-то прикидывавшийся обиженным „недозволенными приемами“ футуристов, когда-то всплескивавший руками от всего своего интеллигентского деликата, видя покушение на чти
мую мертвечину, ныне располагает полным арсеналом каких угодно приемов, проявляет любую ловкость рук и приверженность к мылбезу.
Мало того, пассеист научился клясться Марксом и Лениным.
Разве не характерно, что Ленина, антифетишистичнейшего из людей, Ленина, отвечавшего на вопросы о новейшем искусстве осторожными словами — я в этом не специалист — Полонские пы
таются („Красная газета“ тому пример) выставить каким-то безапелляционным лефогонителем? Ну что ж! „Воспоминания“—не бумага, все стерпят.
Но у Лефа есть союзник. Это — лозунг культурной революции. Это — директива, имеющая огромный социальный резонанс, с ко
торой, в ее принципиальной формулировке, без остатка совпадает идеологическая работа, проделанная Лефом за 5 лет.
Когда тов. Бухарина тошнит от шовинистической экзотики литературных руссопетов,—
когда тов. Бухарин говорит о нужном нам типе нотовца-строителя, противопоставляя его стихийному „добру-молодцу“,—
когда тов. Бухарин говорит о том, что „если бы в один прекрасный день исчезли материалы и документы о нашей революции и осталась бы одна художественная литература, то по ней можно было бы получить неверное представление о нашей современности“,— во всех этих случаях мы приветствуем нужный современью удар по воинствующему пассеизму.
Мы знаем—борзые перья воинствующих пассеистов уже спешно прилаживают лозунг „культурной революции“ к идейкам о приятии наследства и убегании в спасительные „назад к...“, а всяческие „громпобедыраздавайсики“ уже готовы клясться этим новым ло
зунгом над каждым балериньим дрыгом, над каждым радиопередачным камаринским. Это нас не смущает. За лозунг надо бороться, правильную его реализацию надо завоевывать. Правильно взятая
и поставленная на рельсы дела мысль раздавит двуногую облепиху, для которой вся система идей есть не что иное как обштемпелеванный вид на жительство неприкосновенных довоенных, мещанственных вкусов.
Мы, лефы, ведем свое начало от „Пощечины общественному вкусу“.
Яростной рукой, как и тогда, готовы мы нанести пощечину эстетической стабилизации сегодняшнего дня, но товарищески пожмем руку тем, кому радостно итти с нами по дороге делания классово-нужных вещей, строить жизнь реально-прекрасную, а не
состряпанную художником, организовывать настоящих людей, а не бумажных, выдуманных беллетристом.
Пассеист, когда-то прикидывавшийся обиженным „недозволенными приемами“ футуристов, когда-то всплескивавший руками от всего своего интеллигентского деликата, видя покушение на чти
мую мертвечину, ныне располагает полным арсеналом каких угодно приемов, проявляет любую ловкость рук и приверженность к мылбезу.
Мало того, пассеист научился клясться Марксом и Лениным.
Разве не характерно, что Ленина, антифетишистичнейшего из людей, Ленина, отвечавшего на вопросы о новейшем искусстве осторожными словами — я в этом не специалист — Полонские пы
таются („Красная газета“ тому пример) выставить каким-то безапелляционным лефогонителем? Ну что ж! „Воспоминания“—не бумага, все стерпят.
Но у Лефа есть союзник. Это — лозунг культурной революции. Это — директива, имеющая огромный социальный резонанс, с ко
торой, в ее принципиальной формулировке, без остатка совпадает идеологическая работа, проделанная Лефом за 5 лет.
Когда тов. Бухарина тошнит от шовинистической экзотики литературных руссопетов,—
когда тов. Бухарин говорит о нужном нам типе нотовца-строителя, противопоставляя его стихийному „добру-молодцу“,—
когда тов. Бухарин говорит о том, что „если бы в один прекрасный день исчезли материалы и документы о нашей революции и осталась бы одна художественная литература, то по ней можно было бы получить неверное представление о нашей современности“,— во всех этих случаях мы приветствуем нужный современью удар по воинствующему пассеизму.
Мы знаем—борзые перья воинствующих пассеистов уже спешно прилаживают лозунг „культурной революции“ к идейкам о приятии наследства и убегании в спасительные „назад к...“, а всяческие „громпобедыраздавайсики“ уже готовы клясться этим новым ло
зунгом над каждым балериньим дрыгом, над каждым радиопередачным камаринским. Это нас не смущает. За лозунг надо бороться, правильную его реализацию надо завоевывать. Правильно взятая
и поставленная на рельсы дела мысль раздавит двуногую облепиху, для которой вся система идей есть не что иное как обштемпелеванный вид на жительство неприкосновенных довоенных, мещанственных вкусов.
Мы, лефы, ведем свое начало от „Пощечины общественному вкусу“.
Яростной рукой, как и тогда, готовы мы нанести пощечину эстетической стабилизации сегодняшнего дня, но товарищески пожмем руку тем, кому радостно итти с нами по дороге делания классово-нужных вещей, строить жизнь реально-прекрасную, а не
состряпанную художником, организовывать настоящих людей, а не бумажных, выдуманных беллетристом.