манию революции можно придти, только перешагнув через Маяковского.
Почему же так крупно шагают и в какую сторону шагают тт. Зелинские, если предположить, согласно заголовку статьи, что автор не одинок в своих стабилизационных настроениях?
Нельзя сказать, чтобы К. Зелинский точно формулировал причину своей разочарованности в творчестве Маяковского. Много раз он в своей статье задает вопросы такого рода самому себе:
„В чем же дело? Разве кто-нибудь может сказать, что Маяковский не нужен революции? Нет, этого никто не может сказать.
„Значит ли это, опять-таки, что Маяковскому уже нет места в революции, что роль его окончена? Нет, из сказанного этогововсе не следует.
Так, удивляя самого себя разнообразием своих соображений,, автор в конце концов приходит к формуле „перешагивания через Маяковского . Какими же рассуждениями руководствуется он в этом, своем окончательном выводе?
Первые свои сомнения относительно качественной ценности творчества Маяковского автор основывает на неприязни и нелюбви к Маяковскому нашей критики. Зелинского удивляет, что критика „не с той стороны, не из эмигрантских рядов, она рождается здесь,, она находит себе место в самых распространенных советских газе
тах, в самых основательных марксистских ежемесячниках. Неужели это все только кружковщинная или булгаринская критика? —понукает себя в нерешительности К. Зелинский.
Я не уверен, серьезны ли в полной мере эти вопросы т. Зелинского, так как самая постановка их несколько монотонна и однобока. Но допустим, что они вполне серьезны. Что же, эми
грантская критика разве не ругает также Маяковского, как наши отечественные зоилы? Если бы это было не так, рассуждения
т. Зелинского еще имели бы смысл. Но ведь у белой критики нет других названий для Маяковского, кроме как „хулиган , „казенный писака и т. п.
Свидетельствует ли это о „кризисе того или иного поэта?
Или, быть может, о стирании граней между нашей и эмигрантской критикой в поисках „общечеловеческой красоты ?
„Почему революция не хочет, как сына своего, полюбить Маяковского? —спрашивает дальше К. Зелинский.
Потому, отвечу я Зелинскому, что ходить в маменькиных сынках у кого бы то ни было — не задача революционного поэта. Потому, что революция — не семейное дело, и сравнение ее с ма
терью отдает риторикой дешевого пафоса. А ведь т. Зелинский несерьезному и по большому хочет вскрыть лефовское миросозерцание.
Что же касается дружного лая противников, треплющих за последнее время „Леф“, т. Зелинский мог бы ответить на все свои
недоуменные вопросы, не вынося их на широкое обсуждение, дома, наедине, вчитавшись хотя бы в следующие строки из письма
Почему же так крупно шагают и в какую сторону шагают тт. Зелинские, если предположить, согласно заголовку статьи, что автор не одинок в своих стабилизационных настроениях?
Нельзя сказать, чтобы К. Зелинский точно формулировал причину своей разочарованности в творчестве Маяковского. Много раз он в своей статье задает вопросы такого рода самому себе:
„В чем же дело? Разве кто-нибудь может сказать, что Маяковский не нужен революции? Нет, этого никто не может сказать.
„Значит ли это, опять-таки, что Маяковскому уже нет места в революции, что роль его окончена? Нет, из сказанного этогововсе не следует.
Так, удивляя самого себя разнообразием своих соображений,, автор в конце концов приходит к формуле „перешагивания через Маяковского . Какими же рассуждениями руководствуется он в этом, своем окончательном выводе?
Первые свои сомнения относительно качественной ценности творчества Маяковского автор основывает на неприязни и нелюбви к Маяковскому нашей критики. Зелинского удивляет, что критика „не с той стороны, не из эмигрантских рядов, она рождается здесь,, она находит себе место в самых распространенных советских газе
тах, в самых основательных марксистских ежемесячниках. Неужели это все только кружковщинная или булгаринская критика? —понукает себя в нерешительности К. Зелинский.
Я не уверен, серьезны ли в полной мере эти вопросы т. Зелинского, так как самая постановка их несколько монотонна и однобока. Но допустим, что они вполне серьезны. Что же, эми
грантская критика разве не ругает также Маяковского, как наши отечественные зоилы? Если бы это было не так, рассуждения
т. Зелинского еще имели бы смысл. Но ведь у белой критики нет других названий для Маяковского, кроме как „хулиган , „казенный писака и т. п.
Свидетельствует ли это о „кризисе того или иного поэта?
Или, быть может, о стирании граней между нашей и эмигрантской критикой в поисках „общечеловеческой красоты ?
„Почему революция не хочет, как сына своего, полюбить Маяковского? —спрашивает дальше К. Зелинский.
Потому, отвечу я Зелинскому, что ходить в маменькиных сынках у кого бы то ни было — не задача революционного поэта. Потому, что революция — не семейное дело, и сравнение ее с ма
терью отдает риторикой дешевого пафоса. А ведь т. Зелинский несерьезному и по большому хочет вскрыть лефовское миросозерцание.
Что же касается дружного лая противников, треплющих за последнее время „Леф“, т. Зелинский мог бы ответить на все свои
недоуменные вопросы, не вынося их на широкое обсуждение, дома, наедине, вчитавшись хотя бы в следующие строки из письма