только затем уже сваха отправятся выведывать настроение родителей будущей невесты.
— О какой девушке вы думаете?—спрашивает сваху мачеха. Сваха называет тринадцатилетнюю Лин, ученицу младшего дяди,
некрасивую умницу, любимицу товарок. Лин одна из самых богатых и древних семей деревни Сиань-ши.
Речь идет о дядиной ученице. Мачеха вызывает дядю и советуется с ним. Дядя в восторге. Лучшей невесты нельзя придумать, а кроме того за ней будет дано приданое, которое поможет раз
вязаться со старым долгом, лежащим на отце, за учение и со всей той бедностью, от которой чахнут щеки и выкрашиваются углы дома.
Сваха идет к родителям Лин.
Выслушав ее предложение сосватать Лин с Дэн, богатые землевладельцы пожимают плечами и говорят снисходительно и небрежно: — Наша дочка привыкла кушать каждый день.
Повашему, порусски эту фразу надо перевести: вот бог, а вот порог.
Это сватовство происходит за моей спиной. Я в школе даже не подозреваю, какие страшные душевные раны наносит мачехе и дяде наша нищета там далеко, в деревушке................................................................................................................
Бегут ровным гуськом дни книг и тетрадей в теянской уездной школе и дни встреч с Чен Цзай-ин в деревне Сиань-ши.
Она вырастает живой, смешливой, музыкальной, ласковой. Мачеха ее любит и говорит:
— Ты у меня за родную дочку.
Когда мачеха вышивает, Цзай-ин ей помогает. Даже отец, тяжелый и хмурый, смотрит иногда ласковеющими глазами в сторону ее деловитой фигурки. В дни моих побывок она пропадает в нашем доме.
Кроме нее я не вожусь почти ни с кем. Это уже не встречи, мы почти прирастаем друг к другу. Мне пятнадцать, ей тринадцать. Озорство прежних лет сменяется тишиной и внимательностью. Может быть, здесь вырастает любовь? Мне это слово тогда в голову не приходит. Во всяком случае спеет крепкая дружба.
Не касаясь друг друга концами пальцев, мы можем сидеть часами друг против друга, она—играть на флейте и петь тихим го
лоском изящные песни, я—плясать кистью по бумаге, набрасывая вежливые стихи, и в стихах этих—ни слова о ней. О чем угодно: об облаках, о вечерних соснах, о героических девушках старинных легенд, о состязающихся в день Дракона лодках.
Стремительно листую в памяти фолианты древних поэтов, и применительно к ним падают на бумагу столбцы избранных настроений и нежных чувств. Цзай-ин поет, а я, закусив верхний конец
кисточки, обдумываю, с чем лучше сравнить пение — с дроздом ли или с звоном „тин-лин-цзы“—золотых колокольчиков — мелких и звонких жучков, которых сажают в коробки и засовывают под
— О какой девушке вы думаете?—спрашивает сваху мачеха. Сваха называет тринадцатилетнюю Лин, ученицу младшего дяди,
некрасивую умницу, любимицу товарок. Лин одна из самых богатых и древних семей деревни Сиань-ши.
Речь идет о дядиной ученице. Мачеха вызывает дядю и советуется с ним. Дядя в восторге. Лучшей невесты нельзя придумать, а кроме того за ней будет дано приданое, которое поможет раз
вязаться со старым долгом, лежащим на отце, за учение и со всей той бедностью, от которой чахнут щеки и выкрашиваются углы дома.
Сваха идет к родителям Лин.
Выслушав ее предложение сосватать Лин с Дэн, богатые землевладельцы пожимают плечами и говорят снисходительно и небрежно: — Наша дочка привыкла кушать каждый день.
Повашему, порусски эту фразу надо перевести: вот бог, а вот порог.
Это сватовство происходит за моей спиной. Я в школе даже не подозреваю, какие страшные душевные раны наносит мачехе и дяде наша нищета там далеко, в деревушке................................................................................................................
Бегут ровным гуськом дни книг и тетрадей в теянской уездной школе и дни встреч с Чен Цзай-ин в деревне Сиань-ши.
Она вырастает живой, смешливой, музыкальной, ласковой. Мачеха ее любит и говорит:
— Ты у меня за родную дочку.
Когда мачеха вышивает, Цзай-ин ей помогает. Даже отец, тяжелый и хмурый, смотрит иногда ласковеющими глазами в сторону ее деловитой фигурки. В дни моих побывок она пропадает в нашем доме.
Кроме нее я не вожусь почти ни с кем. Это уже не встречи, мы почти прирастаем друг к другу. Мне пятнадцать, ей тринадцать. Озорство прежних лет сменяется тишиной и внимательностью. Может быть, здесь вырастает любовь? Мне это слово тогда в голову не приходит. Во всяком случае спеет крепкая дружба.
Не касаясь друг друга концами пальцев, мы можем сидеть часами друг против друга, она—играть на флейте и петь тихим го
лоском изящные песни, я—плясать кистью по бумаге, набрасывая вежливые стихи, и в стихах этих—ни слова о ней. О чем угодно: об облаках, о вечерних соснах, о героических девушках старинных легенд, о состязающихся в день Дракона лодках.
Стремительно листую в памяти фолианты древних поэтов, и применительно к ним падают на бумагу столбцы избранных настроений и нежных чувств. Цзай-ин поет, а я, закусив верхний конец
кисточки, обдумываю, с чем лучше сравнить пение — с дроздом ли или с звоном „тин-лин-цзы“—золотых колокольчиков — мелких и звонких жучков, которых сажают в коробки и засовывают под